| Trapper
Автор |
03.11.2011 / 00:37 / Сообщение 1 |
|
Проверенный
Сообщений: 54
| - Я - борт 1734, я - борт 1734. Прием, прием... - монотонно бубнил второй пилот, совсем еще молодой, необлетанный. Повернул к командиру заострившееся лицо, выдохнул обреченно: - Нет связи, Петрович. Вообще пусто.
Грузноватый командир, с проседью в густых усах, промолчал, привычно обегая глазами приборы. Летели они в сплошном молоке морозного тумана, который метеослужба не обещала. Поднялись с прииска при легкой дымке, а, спустя минуты, когда набрали эшелонную высоту и легли на курс, видимость исчезла неожиданно и напрочь. Вертолет словно обернули бесплотной ватой, даже шум лопастей увязал в ее густой непроглядности. Приборные стрелки лежали в нужных местах, и на панели не маячили тревожные красные проблески, но от этого легче не становилось. Альтиметр показывал 1800 метров над уровнем - в пределах нормы. По курсу вершин такой высоты не значилось, но вот сам курс вызывал сильное сомнение. До Горного - всего 47 минут лета, а они в безветренном небе висели уже 32 минуты, и не могли выйти на связь с портом прибытия. Значит, где-то промахнулись. Горючего оставалось на полчаса лета. Складывалась аварийная ситуация.
- Ну-ка, попробуй еще.
- Я - борт 1734, я - борт 1734... - отчаянно завзывал к земле молодой, ломкий голос, но не дождался отклика и умолк. - Глухо, Петрович.
- У тебя глаза помоложе, Вовка. Попытайся че-нибудь разглядеть внизу. Может где туман пожиже, посветлее. Нам бы только сориентироваться.
- Неужто блуканули? - растерянно спросил тот, истово вглядываясь в абсолютно непроницаемое для глаз пространство под брюхом машины и по ее курсу, но нигде не виделось никакого просвета.
- Похоже на то, - мрачно кивнул командир. - Здесь надо летать только визуально. Когда видишь ориентиры: реку, поселки или еще что. Слепой полет в горах - самоубийство. Магнитные завихрения, непроходимость радиоволн. Опять же неожиданные туманы. Горы - есть горы.
- И что будем делать? - второй с надеждой заглянул в глаза командиру.
- Выход - один. Горизонтальная скорость - минимальная, и метр за метром - вниз. Может пробьем туман и сориентируемся. Или найдем надежную поляну. Конец ноября, снегу выпало еще мало, не увязнем.
Глаза у парня округлились.
- Петрович, это же - вынужденная... - Он еще не верил в то, что командир уже осознал как неизбежное.
- Предлагаешь подождать, пока керосин кончится? А ты представляешь, какая потом будет посадка? Все варианты просчитаны, Вовка. Пробиться к земле для нас - единственный выход.
- А как те? - второй пилот кивком головы показал в сторону салона. Там два охранника, в камуфляже и с короткими автоматами на плечах, сидели возле опломбированного ящика. Позади них, в последнем ряду кресел, дремала девица в роскошной норковой шубе с капюшоном и в такой же шапке - секретарша директора прииска. На борту ей находиться не полагалось, но охрану упросил сам директор. Секретаршу вызвали телеграммой в Барнаул, к больной матери.
- Пойди, объясни им. Так, мол, и так. Деваться некуда.
Второй, сняв наушники, пошел в салон. Склонился к охранникам и принялся объяснять ситуацию, для убедительности жестикулируя руками.
Командир видел в зеркало, как один из охранников, видимо старший, отрицательно мотал головой. Он понимал его: промежуточная посадка, будь она хоть трижды вынужденная, категорически запрещена, и экипажу на нее согласия не получить ни при каких обстоятельствах.
В молодую бытность военным летчиком командиру приходилось летать с ядерной бомбой на борту. Возле нее вот так же сидели двое неразговорчивых служак, которых летчики между собой называли «немыми». Экипажу они - ни «здравствуй», ни «прощай», и от бомбы - ни на шаг. Ночевали с ней в обнимку в любую погоду. Как-то зимой, после приземления на одном из военных аэродромов, экипаж пошел в гостиницу для летного состава на ночлег. Проходя мимо сидящих возле атомной чушки «немых», услышали в спину: «Командир, оставь кружку». Не останавливаясь и не оборачиваясь, на ходу обронил им: «Под сиденьем». Сочувственно подумалось: «Видно, у парней бутылка есть. Ночью хоть погреются, а то можно дуба дать в насквозь промерзшем чреве самолета». И разве мог он предполагать, что настанут времена, когда ему придется возить новых «немых»? Да и вообще кто мог знать, что рухнет величайшая страна, оспаривавшая власть желтого металла над душами людей? Нынче Его Величество Золото полноправно и жестко властвовало над экипажем вертолета, случайной пассажиркой и самой охраной. Да и вообще над всею Россией.
Вернулся второй пилот, лицо кислое. Безнадежно скривил щеку.
- Не разрешают. Говорят, посадка исключается.
- А что предлагают?
- Ничего. Нельзя и все. Согласно предписанию.
Командир, тем не менее, медленно склонял машину к снижению. Второй, покорно дублируя пилотаж командира, прислушался.
- Какой-то новый звук. Будто фюзеляж позванивает.
- Обледенение, - жестко пояснил командир и оглянулся: как там, в салоне? На него не мигая смотрели три пары неподвижных, остекленевших глаз. За свою долгую летную жизнь он привык видеть такие глаза у пассажиров. Небо для людей - чужая стихия, а потому тайно или явно, но боятся все. «Девчонку жалко, - подумалось ему, - редкая красавица. Прямо живая картинка».
* * *
Алексей нашарил в изголовье фонарик, приподнялся на локте и осветил циферблат наручных часов, лежащих на столешнице, возле нар. В будние дни он вставал всегда ровно в восемь, словно по будильнику, пробуждаясь от внутреннего толчка, а сейчас стрелки показывали лишь половину шестого. «Рановато, однако, - удивился он, - еще пару часов можно поспать», - и снова улегся, забравшись с головой в теплый меховой спальник. Но сон к нему не шел, сознание было ясным. «Похоже, сбой биологического ритма, - определил с досадой, - но почему? С вечера, правда, размышлял о сегодняшнем путике на Коозу, но заснул вовремя, и состояние души было ровное. Не в первый же раз туда иду, да и, надеюсь, не в последний».
Полежав еще немного и убедившись, что прихватить утреннего сна не удастся, поднялся. Засветил керосиновую лампу и выпустил на волю кобеля, нетерпеливо пританцовывающего у порога. После этого совершил ритуал, с которого начинал каждый нарождающийся день: растопил жестяную печку. Тугие волны тепла заструились от боков печурки, быстро нагревая жилым духом уже выстывшее за ночь нутро избушки.
Подогрел кастрюлю с супом и чайник. Перед дорогой плотно позавтракал и выпил кружку густого чая. Перемыл накопившуюся посуду и вообще обстоятельно прибрался, разложив разного рода бытовые вещички и охотничьи припасы по настенным полочкам, на что в обычные дни недоставало времени, а в завершение - тщательно подмел пол.
Мысленно похвалил себя за усердие. Пусть не сегодня, а где-то через неделю: но все равно приятно будет вернуться в чистое и уютное жилье избушки, названной им Купеческой. У Алексея имелось пять зимовеек, но эта - самая любимая. Уходил отсюда с грустью, возвращался - с радостью, словно в родной дом, где тебя всегда ждут. Жаль, нынче не ночевать тут. Сегодня, если все пойдет ладно, к полудню он, промышляя по ходу, поднимется на коозунский перевал, почаевничает у экономного костерка и начнет спуск в узкое и глубокое ущелье речки Коозу, где и начнется основная работа.
Там надо, по всему руслу, обиходить настороженные капканы и выставить новые, если встретятся хорошие собольи сбежки. А быть они в ущелье непременно должны, ведь у него все надежды именно на этот, самый труднодоступный, головоломный, но и самый богатый путик. К сумеркам, опять же если все сложится нормально, он скатится к реке Пыже, куда впадает Коозу. На берегу - необходимый чай у костра, совмещенный с отдыхом, и побредет он по коварным льдам Пыжи в верховье, до Базовой избушки, самой большой из пяти, с погребом для овощей и даже баней. Ходу до ночлега - три часа. Но, по ледяным нагромождениям и полым, куполообразным вздутиям, под которыми гудит быстрая вода, обходя черные, даже в мороз парящие полыньи - мало не покажется. Доплетется до Базовой измочаленным и едва живым.
Беспричинный сбой биоритма озаботил Алексея. Он проводил в тайге, как промысловик и ученый охотовед, по шесть месяцев в году. И это - на протяжении двух десятков лет. Немудрено, что, прожив половину жизни наедине с дикой природой, стал суеверным, придя к мысли: все, его окружающее - деревья, травы, камни, птицы и звери - единый живой, мудрый организм, который надо уважать и ладить с ним. Но, поскольку ученый охотовед Солин имел не только высшее специальное образование, а еще и числился младшим научным сотрудником исследовательского института охоты и звероводства, то и суеверия ставил на научную основу. Был твердо убежден: придет время и наука объяснит то, что пока необъяснимо с ее позиций. Он верил в вещие сны, как в энергетическое эхо из будущего, считая, что душа человека способна заранее испытывать отголоски боли или радости от грядущего события, улавливая потаенные сигналы из будущего, которые надо силиться услышать и верно истолковать. Если у него предстоящим днем намечалось важное дело, то утром, сразу после пробуждения, он чутко прислушивался к состоянию души и ее тонуса, анализировал обрывки снов, ища ответ: удачным или нет станет начинающийся день, и, надо сказать: редко ошибался в прогнозах.
Он начал вспоминать: что видел сегодня во сне. Кажется, пытался летать. В молодости всегда летал во сне, и теперь еще летал, но с трудом, едва отрываясь от земли. Отяжелел. Годы... Сорок семь уже. Вот и нынешней ночью рвался ввысь, и как же ему было горько, что не хватало сил подняться выше кустарников. Видно, отлетал свое, а душа никак не соглашается, бунтует. Тело дряхлеет и становится немощным раньше души. Его душа, похоже, вообще стареть не собирается, взбрыкивает по-молодому. Может, она и вправду - бессмертна?
Стекла в оконце молочно просветлели. Значит, уже десятый час и пора собираться на путик. Надел суконные штаны, натянул на ноги просохшие войлочные обутки с брезентовыми голенищами, легкие и удобные при ходьбе на широких камусных лыжах. Облачился в теплый, ручной вязки свитер и в суконную куртку костюма «тайга». Надел двойную вязаную шапочку. Собрал в рюкзак все необходимое для промысла и чайных костров.
Покончив со сборами, Алексей повалился на нары лицом вверх. Лежал, млея от жары, впитывая ее в себя впрок. Это тоже был ритуал - перед выходом на путик упасть на нары и лежать ровно пять минут, мысленно проходя весь маршрут. Вот он душою уже в пути, и на его всегда загорелом лице залегали глубокие морщины, менялось выражение от внутренних переживаний, а светло-серые глаза то отчаянно сощуривались, то излучали злую решимость.
Сначала хищники гонялись за человеком,а потом они поменялись ролями.Ч.Дарвин.
|
  |
| |
