Природа создана не для того, чтобы терять в ней здоровье. Скорей наоборот — приобретать: наращивать силы телесные и крепить дух. И уж во всяком случае, не для того, чтобы потеряться в ней безвозвратно. И лес, и вода, и глухомань, в которых вольготно живется и зверю, и птице, обживаются человеком трудно, но во благо ему, чтобы не переставал помнить о главном: ты никакой не царь природы, а один из многих ее сынов, и обязан строго блюсти ее законы.
К пониманию этой простой истины приходишь с возрастом и тем больше начинаешь ценить каждый прожитый в ее владениях день, час, минуту и тем сильнее испытываешь неодолимую внутреннюю тягу возвращаться вновь и вновь, чтобы пережить заново неповторимые мгновения, и твои ощущения каждый раз иные, потому что в природе не бывает однообразия. И никто не убедит меня в обратном, потому что я с раннего детства в тайге — с дедом, отцом, напарником по охоте, а то и один, когда белковал или гонялся за соболем, будучи штатным охотником коопзверопромхоза, и хорошо знаю, что значит прожить в тайге недели, даже месяцы, читая книгу следов и протопывая на лыжах за день десятки километров.
В молодости — горел страстью добыть. С годами — тороплюсь увидеть, прочувствовать, побывать там, где никогда не бывал, хотя уж, кажется, насмотрелся, и наслушался, и находился вдосталь.
Давно мечтал пройти вверх по нашей красавице Ие, к самому ее началу, где сливаются две малые горные речки Холба и Хияи, ведь даже то, что она так начинается, знают далеко не многие, кто живет на ее берегах, пьет ее водицу, ловит в ней рыбку. Пройти пешим ходом - немало надо потратить дней, а вот на таком транспорте, как снегоход “Буран”, — это можно проделать каждому, кто готов променять уютное кресло напротив телевизора или громкую компанию за бутылкой спиртного на трудный путь в снежных заносах и ледяных завалах, на холодную ночевку в палатке под завывание ветра, на работу до седьмого пота, когда впереди вдруг возникает препятствие и надо прорубиться, пробиться, пройти.
Первый свой “Буран” я купил в середине семидесятых годов, теперь уже прошла четверть века, и поездил на нем достаточно, в том числе и вверх по Ие, но вот так, в самые Саяны, добираться не приходилось. Вспоминается, как в поселке Аршан на “Буране” увидел меня старый охотник, которому тогда было лет семьдесят пять от роду, — сухой, будто весь из сухожилий, и подвижный, будто весь на шарнирах, и попросил прокатить его.
- Садись, Мина Андреевич, — указал я ему место сзади, предвкушая, как подивит и порадует старика быстрая езда по заснеженной реке.
Вцепился он в меня и всю дорогу то покряхтывал, то постанывал, а когда я заглушил мотор у береговой кромки, не скрывая восхищения, воскликнул:
- Во техника, дак техника! Во нам бы таку-то раньше! Во поохотились бы!..
Род Варламовых, а тогда еще был жив отец Мины Андреевича - Андрей Андреевич, - один из самых древних в Аршане. Тысячи верст исходили по тайге, добывая зверя, десятки, а то и сотни тонн разного груза перетаскали за собой на нартах об одной оглобле с лямкой на плече. Узкие, на ширину лыжни, с подбитыми камусом полозьями, представляющими из себя те же лыжи, чтобы не скатывались с горы, способны были они поднять груз до сотни и более килограммов. Оглобля двигалась только в двух направлениях — вверх и вниз, оттого управлять нартами было легко. Начинался сезон охоты, и везли они провизию, охотничий припас, потеплее одежонку, все, без чего нельзя обойтись в тайге. Назад — пушнину, мясо копытных. Хаживал и я с такими и знаю, каково тянуть лямку. Но могу сказать, что нарты удобны в дороге, хотя по своей длине до двух и более метров.
Запомнился мне поход на “Буране” уже с представителем третьего поколения Варламовых - Леонидом Миновичем, которому тогда было лет пятьдесят. А собрались мы с ним добывать медведя. О самой охоте на зверя рассказывать нечего, здесь испокон веку мало что изменилось, а вот поездка запомнилась ночевкой в сорокаградусный мороз под открытым небом.
Дорога к дальнему зимовью была не из легких: пробивались снежными заносами, ледяными завалами, а то и берегом, прорубаясь через чащобу. Поняв, что до зимовья не добраться, стали готовить место для ночлега. Лыжами разгребли снег в виде большой воронки, а снег был более метра толщиной. Развели костерок.
- Ну, че, паря, - сказал мне Леонид Минович, - пойдем заготовим долготье?
Пойдем так пойдем, хотя я и не представлял, что это такое: было мне двадцать пять лет, самостоятельно охотиться начал с шестнадцати, а вот про долготье не слышал.
Оказалось, что это толстый кедровый пень - трухлявый внутри и высотой метра два. Спилили мы его, раскололи пополам - и у каждого получилось по лежанке. Лежишь в нем - спина и бока защищены и от ветра, и от снега, а перед тобой костер, тепло которого к тому же отражается от стенок воронкообразной котловины. Леонид Минович встает, подбрасывает в костер, швыркает чаек - на нем чирочки, суконные штаны, под которыми бельишко под названием “Дружба”, курточка без единой пуговицы, но подпоясанная ремнем, на голове - шапчонка.
Вспоминаю и удивляюсь крепости тех людей. Меньше всего о себе думали, но вот оружие, боеприпасы содержали в идеальном порядке. Очень подвижны, ловки и выносливы были в любой работе.
Чтобы уж закончить рассказ о Варламовых, скажу, что старейшина рода Андрей Андреевич был охотником-соболятником. К концу девятнадцатого столетия популяция соболя была значительно подорвана повсеместно по сибирской тайге. Достаточно сказать, что в присаянскую тайгу Андрей Андреевич добирался из Минусинска, где в те годы проживала его семья. За зиму добывал не более трех соболей. Сам он рассказывал, что на шкурку одного он покупал амбар зерна, на шкурку второго — мануфактуру и на шкурку третьего — охотничий припас, который в те времена стоил немалых денег. Этого вполне хватало, чтобы жить безбедно.
АРШАН: НАЧАЛО ПУТИ
Первое, что бросилось в глаза в поселке, — неухоженность. Полуразрушенные дома, брошенная древесина, там-сям тощие поленницы дров. Людей почти не видать.
В прежние времена, если в поселке появлялись новые люди, то местных жителей такое дело непременно интересовало: подходили, расспрашивали, сами рассказывали. А на наше появление никто не отозвался даже простым стуком щеколды на калитке ворот.
Сразу за поселком начиналась дорога на Ирсым, что в двадцати пяти километрах от Аршана. Первая треть пути накатана в основном конными санями, дальше — глубокий снег, бездорожье.
Остановились глубокой ночью, переночевали в будке одного из автомобилей, в кузовах крепко привязанными стояли снегоходы, нарты и все, что могло понадобиться в пути.
Утром разгрузились, стали увязывать уже нарты. Вот тут и оказалось, что взято с собой много лишнего. Оставили в машинах банки, коробки, тряпье и тому подобное. Но даже и с облегченной поклажей чувствовался перегруз, поэтому до реки старыми лесовозными дорогами добирались весь остаток второго дня, а это всего каких-то пять километров. Заночевали в районе урочища Горхон.
Состояние тайги в этих местах полностью отражает близость поселка - всюду бросаются в глаза следы лесозаготовок. Такое ощущение, что вокруг все вымерло - ни птиц, ни каких-либо намеков на обитание зверья. А ведь двадцать или пусть пятьдесят лет назад здесь была глухомань - первозданная, величественная, хранящая свои таежные тайны, даже лесозаготовки военных лет не оставили глубоких следов, и лишь в семидесятые, а более всего в восьмидесятые годы по Присаянскому краю, Аршанскому будто Мамай прошел. Точнее сказать - Ийский леспромхоз с “прогрессивным” тогда лебедочным способом валки леса, суть которого была в том, чтобы зацепить тросом спиленную лесину на склоне горы и стащить ее вниз. И ворочалась она, мотаясь из стороны в сторону, вгрызалась в землю и крушила все на своем пути, пока не достигала площадки, где ложилась в штабель — ободранная и покалеченная. Здесь же впервые в Тулунском районе было совершено покушение на кедрач - его пилили вместе с сосной и лиственницей. Между делом лесорубы били всякую таежную живность, что попадалась на глаза. Никакие браконьеры, использующие самые изощренные способы добычи зверя, не сравнятся с лесозаготовителями последних десяти - пятнадцати лет советского периода по жестокости и неразборчивости в средствах всеобщего “похода” на природу и ее богатства. Уйдут, а после них - обрывки тросов, мазутные пятна, пни и колдобины, вершинник и брошенные штабеля заготовленного, но почему-то не вывезенного леса, разлагающегося и обрастающего мхом. И не укладывается в голове, как сходились цифры отчетов между заготовленным и фактически вывезенным на пилорамы, в железнодорожные тупики, ведь за все эти объемы выплачены людям деньги, и немалые. И кто-то стоял за всем этим: сводил цифры, покрывал бесхозяйственность, распределял под рубки новые площади, закрывал глаза на тот “прогрессивный”, но все-таки запрещенный, лебедочный способ валки леса, кто давал свое “добро” на рубку якобы перестойного кедра. Во всех ближних тайгах Аршана, Ишидея, Уйгата выпластан сибирский красавец - кормилец всех зверей и птиц почти без исключения. Даже заяц и тот лакомится орешком, уже не говоря об изюбре, медведе и многих других четвероногих и пернатых.
ОТ ИРСЫМА ДО БОЛЬШОЙ ШИТЫ
Только на третий день мы достигли урочища Ирсым, где в начале прошлого века проживало несколько семей охотников.
Место это примечательно тем, что с правой стороны вверх по течению — небольшая по площади долина с опускающейся в нее с невысоких гор давно пробитой дорогой. Место это необычайно красивое, со своим неповторимым климатом. И река здесь течет широко и полноводно, хотя и неглубока.
Ирсым еще примечателен и тем, что в начале прошлого века побывал здесь с экспедицией знаменитый Георгий Семенович Виноградов - наш земляк, тулунчанин, ставший впоследствии профессором, собирателем детского фольклора и автором многих трудов о жизни старожилого населения.
Один из участников его экспедиции Н. И. Татаринов вспоминает: “В самой гуще леса, почти под самой горой, мы увидели селение. Называлось оно Ирсым. В селении всего два дома - двухквартирных, с отдельными входами. Каждая квартира двухкомнатная с кухней. Дома низкие, барачного типа, вернее - это дома-землянки. Половина сруба в земле. Окна обращены к солнечной стороне, без наличников и ставней. Крыши дерновые, густо заросшие травой, с железными трубами.
Люди живут семьями от двенадцати до двадцати человек. Первым в селении встретил нас Федор Степанович Бойцов. Это статный, лет сорока пяти, мужчина с правильными чертами лица и редкой русой бородой. Пришла жена Бойцова, молча нам поклонилась.
Хозяева радушно угощали нас медвежьим мясом, рыбой и молочными блюдами. В стороне стояла дочь Бойцова Дуня, которой было лет шестнадцать от роду. Такая же красивая, как ее мать Вера Ивановна.
После обеда Федор Степанович пригласил нас обозреть его хозяйство. Мы прежде всего обратили внимание на искусно сделанную мебель: столы, стулья, шкафы, тумбочки, полочки - все это дело рук хозяина. На кухонных стенах висели сбруя, дохи, летняя рабочая одежда. Во дворе, под навесом - разное добро: лодки, телеги, лыжи и тут же рога лося, изюбря, клыки кабанов, шкуры крупных и мелких зверей. Здесь же ружья, ловушки для крупных и мелких зверьков - горностая, соболя, белки и других. Здесь же рыболовные снасти: невода, сети, фитили и прочее.
Вечером, возвращаясь домой, мужчины с топорами за поясом несли на плечах деревянные брусья, дети — грибы и ягоды. Рыболовы шли с уловом, женщины — с берестой и лыком для плетения корзин”.
Процитированные строки взяты в Тулунском краеведческом музее, и лично меня, хорошо знающего Ирсым с шестидесятых годов, не могли не поразить эти записи путешественника, прежде всего тем, что люди не боялись селиться так далеко от уездных и волостных центров, и зверя, и птицы, и рыбы, и ягод, и грибов в те уже далекие от нас времена (экспедиция на Ирсыме побывала в 1913 году) в Тулунском крае было всюду вдосталь.
И жили самодостаточно, не нуждаясь ни в ком и ни в чем; разумно хозяйствовали, брали ровно столько, сколько требовалось для жизни.
Описывает Н. И. Татаринов и картину окружающей природы: “...Перед нами открылась чудесная панорама горного пейзажа. Внизу, у подножия горы, раскинулась большая долина реки Ия. Если внимательно вглядеться, то можно различить три сходящихся долины в одну, имеющую вид полукруглой котловины, почти замыкающейся у русла реки. Она покрыта светло-голубой дымкой. Более ближний план горного пейзажа — это, собственно, долина реки, по которой растекается рукавами верховье реки Ия с множественными островками, покрытыми густою темно-зеленою растительностью и завалами из нанесенных рекою стволов деревьев. Попытки походить в зарослях такого острова представляли большое затруднение. Берега реки и островков усеяны многочисленными россыпями из булыжника и мелкого песку. Проливы между островов имеют вид тихих заводей с темно-зеленым отцветем воды и мелкие перекаты с бурлящей водою”.
И в конце: “...Глаз не может оторваться от этой великолепной панорамы горных далей, цветовых эффектов.
Хочется проникнуть взором еще дальше, за белки гор — глядишь и не наглядишься! Чуден наш край горных видов!”
В природе, если ее не трогать, мало что меняется. Я знаю место, откуда обозревали край путешественники, а имелась в виду все та же долина урочища Ирсым, где и проживали те первые поселенцы, как утверждает Н. И. Татаринов, - самого дальнего от Тулуна хутора: “Ирсымцы были самыми дальними расселенцами, которые, проведав о богатствах края, обосновались там на постоянное жительство. Они были первыми в предгорьях Саян оседлыми поселенцами, о которых, можно предполагать, местная власть ничего не знала”.
С трудом верится, что не знала, потому что охотники заходили еще дальше — хоть тот же Андрей Андреевич Варламов, о котором я упомянул.
Охотники - это во многом первопроходцы и первооткрыватели заповедных мест, куда проходили они только им известными тропами, реками и речками, болотами и горными перевалами. Проходили не за тем, чтобы бить все, что попадется на глаза, а только за тем, что им было надобно. Неписаные законы, имеющие хождение в их среде, не позволяли рушить порядок в природе, и те законы передавали они из поколения в поколение, где наиглавнейшей заповедью было одно: не навреди!
Конечно, каждый бы хотел добыть наиболее редкое и ценное, потому и была подорвана популяция соболя и выведен напрочь речной бобр. Но это происходило не от недостатка культуры охотника, а скорей от желания вознаградить себя за собственные великие труды такой добычей, какая бы окупила все произведенные затраты - физические, умственные, материальные, и привела бы к благополучию их семьи, что и являлось конечной целью охотника.
Это сегодня охотник вооружен всеми видами и средствами добычи и проживания в условиях тайги, хотя во многом и сохранены традиционные, проверенные дедами и прадедами способы. В те же времена охотник каждую минуту рисковал собственной жизнью и, прежде чем выйти на свой самостоятельный промысел — один или с напарником, обязан был владеть искусством добычи и выживания в тайге в совершенстве.
В 1981 году Тулунским коопзверопромхозом было принято решение о прокладке дороги в дальнюю орехо-промысловую базу “Желос”, отстоящую от Ирсыма аж на сто двадцать километров. Дорогу пробивали методом “бульдозерной атаки” — вдоль рек Ия и Барбитай, и все, конечно, в пределах водоохранной зоны. Шел бульдозер, а с ним мужики с пилами и топорами, и все, что мешало в продвижении, расталкивалось по сторонам. Дорога несколько раз пересекала Барбитай, кое-где пролегала прямо по руслу. Ездить по ней могла только вездеходная техника типа “Урала”. Интересно то, что лесобилет на строительство дороги выписан был только в 1984 году.
Орехо-промысловая база “Желос” - воистину кедровый Клондайк. В иные годы здесь добывалось ореха до ста пятидесяти тонн, тогда как в других местах тайги вместе взятых — до шестидесяти. Вывозили его на лошадях в осеннее время, зимой на автомобилях по льду.
Дорога, конечно, не могла обеспечить вывозку да и заброску людей на заготовку - нужна она была для удобства передвижения кормившихся возле коопзверопромхоза некоторых чиновных лиц из органов местной власти, а также для нужных людей из областного центра и даже из столицы, наезжавших сюда в нужный срок. Потребность в ней диктовало и желание поохотиться, даже если все виды охоты на данное время запрещены. А чтобы было на чем ездить, в коопзверопромхоз был приобретен автомобиль “Урал”.
И сделалось красивейшее урочище Ирсым проходным двором, через который пошел уже разный бросовый люд - за ягодой, за кедровым орешком, за благородной рыбешкой, за легкой добычей - ценным пушным зверьком, а то и за мясом лося или изюбря.
Дома-землянки, что видели участники экспедиции Г. С. Виноградова, давно пропали без какого-либо следа на земле, после них в годы войны построен был барак, потом еще халупка и еще, и все это в свой срок горело синим пламенем от рук людей, не берегущих ни леса, ни реки, ни зверья, ни птицы.
И подобное отношение к общему (а значит - ничейному) добру наблюдаешь повсеместно: идут, бьют, колотят, жгут, пакостят напропалую, никого и ничего не щадя, будто тати какие без роду без племени, а заодно уж и без памяти.
Разный праздношатающийся люд, конечно, пошел значительно раньше, но проложенная на Желосы дорога движение это как бы узаконила, придав Ирсыму “статус” проходного двора.
Наш путь от Ирсыма по льду реки Ия привел к устью речки Барбитай и дальше - до Малой Шиты, правого притока Ии. Здесь оставили бензин на обратную дорогу.
И вот тут-то начали попадаться следы - изюбря, кабарги. Приятнее стало на душе: это подлинная тайга заявляла о себе перемещением своих обитателей, для которых она издревле - родной дом и куда далеко не каждый человек доберется.
Дальше, до правого притока Ии - Большой Шиты - становилось все опасней, так как по реке много тальцов и в любой можно рухнуть вместе со снегоходами и нартами. Тальцы и ледяные торосы заставляют нас совершать объезды, искать более безопасный путь. Объезды - это еще и большой снег.
До устья Большой Шиты добрались затемно и заночевали в зимовье.
ВОРОТА В САЯНЫ
Следующий день встречал и провожал множеством следов, и казалось, обитатели тайги видят нас, слышат, и оттого ехать было веселее. А через двенадцать километров были уже знаменитые Ворота в Саяны.
Ворота - это будто разрубленная пополам гряда гор, через которые прорывается вниз река Ия. Ширина их до двадцати метров, а длина примерно около ста пятидесяти метров. По всему руслу - ледяные нагромождения высотой с двухэтажный дом. И шум, даже рев реки под ледяными торосами. И надо пройти, надо найти или пробить дорожку, чтобы провести технику.
Что и говорить, участок для прохождения был наитруднейший, и кто-то высказал сомнение в том, что можно его преодолеть. Но все-таки решились, посовещавшись только относительно того, какую “дорогу” проложить: рубить лес и укладывать на протяжении всего пути через Ворота или рубить лед вдоль обрыва скалы.
Избрали вариант последний, тем более лед настыл такой, что казался костяным.
Рубили топорами часов пять-шесть, и получилась дорога на ширину снегохода, очень напоминающая серпантин. Проводить снегоходы было доверено мне как наиболее опытному. Свой “Буран” провел только наш механик Анатолий Анисимов, мне же пришлось провести снегоходы, представленные американским “Бомбардиром”, японским “Ямахой” и тремя “Буранами”. Кстати уж сказать, наши отечественные машины во всем нашем походе зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Ходко шли они и по голому льду, и по глубокому снегу, и способны тянуть за собой достаточно тяжелые нарты. “Иностранцы”, конечно, превосходят в скорости, однако неустойчивы на льду и увязают в глубокоснежье.
И вот мы на стороне уже другого мира под названием Тофалария. Места дикие, почти нехоженые, суровые.
Вдруг буквально рядом впереди на открытую местность вышло четыре изюбря, потом еще четыре: спокойно, не боясь чужеземцев. Мы остановились, залюбовались, ощутили в сердце радость.
Миграция копытных животных здесь местная, потому они никем не пуганные, да и незачем проходить через Ворота за пределы Тофаларии. Корма вдосталь, площади - немеряные.
Правда, бывает, что и лось, и изюбрь заходят очень далеко. В прошлом году знакомые охотники из Братска привезли мне бирку, снятую с убитого лося. В очередную свою поездку в Иркутск я зашел в управление охотничье-промысловых хозяйств, где меня хорошо знают, и попросил помочь выяснить происхождение бирки. Оказалось, что лось окольцован был в Красноярском крае. Так сколько же он прошел и каким трудным был его путь в Братский район Иркутской губернии, чтобы найти в чужих для него краях свою смерть? Одних рек надо было переплыть с десяток, и не каких-нибудь, а крупных, полноводных... Вот уж действительно по своей воле да в неволю, ведь надо было от каждого куста шарахаться, от каждой дороги, от каждого населенного пункта, идти практически без остановок...
После Ворот маршрут оказался тяжелейшим: россыпи камней, огромные валуны. Нарты Владимира Киреева зацепились за один из валунов, и сам он вылетел из-за руля своего “Бурана”, пробив головой лобовое стекло. Обошлось без переломов и сильных ушибов. Устали. Надо было ставить палатку.
О КЕДРЕ И ПРОИСХОЖДЕНИИ НАВОДНЕНИЙ
Суровая природа Саян располагала к размышлениям. Было что с чем сравнить, потому что я слишком хорошо знаю тайгу Присаянья, ее холмистость, растительность, обитателей, реки и болота.
В сравнении с тем, что мы увидели за Воротами, а начинались эти изменения, конечно, значительно раньше, присаянская тайга и вообще местность выглядят тепличными. Здесь же из деревьев остаются кедр, ель, лиственница с преобладанием кедра, хотя принято считать, что дерево это особенно прихотливо к почве, климату, каким-то другим условиям.
Мне приходилось читать о кедре у Владимира Чивилихина, который создал гимн этому удивительному дереву. Я согласен с писателем, что оно прихотливо при посадке, но если уж прижилось, зацепилось, то будет произрастать и на камнях. Посмотришь на иное дерево и не можешь взять в толк, откуда оно берет соки, силу, чтобы жить, за что держится, не позволяя свалить себя даже самому сильному ветру. А ветра в горах постоянны, как естественно здесь постоянное перемещение воздушных потоков - сверху вниз и снизу вверх.
Почему-то принято считать, что только плодородная черноземная почва и способна давать обильный урожай и что хлеб на такой почве напитывается лучшими, избранными соками земли.
А вот я где-то читал, что самым вкусным и питательным признан хлеб Забайкалья, взращенный на суглинистых почвах, будто скудная, обделенная природой земля, не желая отстать в плодородии, отдает злаку то в ней сокрытое, то в ней заветное и потаенное, чего недодают черноземы. И в том великая загадка природы, которую не в силах разгадать никакие ученые-селекционеры, как никто не скажет, почему из печи одной хозяйки вынимается хлеб и пышный, и вкусный, и нечерствеющий, а из другой - прямая противоположность, хотя и печи сложены одним печником, и дрова из одного леса, и мука с одной мельницы, из одного зерна, и хозяйки одинаково трудолюбивы.
То же самое можно сказать и о человеческом обществе: в большой семье, где добываемого родителями едва хватает на пропитание, и дети здоровее, и к старшим уважительнее, и друг к другу приветливее.
Или взять сибиряков, их известную всему миру хлебосольность, их доброту душевную, их надежность, отвагу, способность на самопожертвование. Мы все, родившиеся и живущие на Земле Сибирской, всегда будем гордиться тем, что под Москвой в прошлую жестокую войну судьбу Отчизны решили сибиряки, а не уроженцы южных ее окраин.
Вот и кедр - воистину золотое дерево Сибири, - произрастая в суровых труднодоступных местах, дает пищу всему живому, что только может обитать в горах Саянских.
Саянская тайга с ее горами и впадинами напоминает мне лист смятой бумаги. Если разгладить тот лист, то получим огромную площадь, которая на равнинной местности заняла бы обширные пространства. К тому же гористость создает разные климатические зоны, пусть даже эти зоны ограничиваются одной горой, ведь у каждой отдельно взятой есть склоны, выходящие на все стороны света, а, как известно, солнце не для всех светит одинаково. С одной — и ветер дует чаще, и чаще выпадают осадки, с другой - и теплее, и суше. На южном склоне снег тает быстрее, на северном - медленнее. А на самой вершине почти не переставая дует ветер, сгоняя в распадки снег, который с потеплением превращается в огромную глыбу льда: лед стаивает, питая собой ручейки. Ручейки образуют речки, которые, в свою очередь, впадают в более крупные, и таким образом поддерживается уровень водоемов.
Взять нашу Ию. Зимой в ней воды немного, а вот летом — уровень ее высокий в основном за счет накопленных за зиму естественных резервуаров. И часто слышишь, мол, наводнения приносят ледники Саян, стаивающие под воздействием жаркого летнего солнца и выпадающих здесь обильных дождей.
Мнение в корне неправильное, потому что никаких ледников на вершинах Саян нет, так как верхняя отметка гор немногим более 3 тысяч метров над уровнем моря, а те ледники во впадинах, о которых я упомянул, большой воды дать не могут.
По моим соображениям, дело обстоит так. В июле - начале августа в природе создаются условия для выпадения обильных дождей. Набрякшая многокилометровая туча как бы цепляется за вершины гор и проливается многодневным дождем, причем всякий год в разных местах Саян. Поэтому в прошлом году, например, наводнение принесла Ия, в позапрошлом - Уда, а три года назад - Ока. Не случайно, даже после очень снежной зимы, когда люди обычно ожидают большой воды на реке, - река на удивление ведет себя спокойно и уровень ее колеблется в пределах нормы. И наоборот: зимой вроде было мало снега, а река вышла из берегов.
Все живое в Саянах устраивается по низинкам, по распадкам - поближе к солнцу, воде, траве. Из птиц встречаются глухарь, рябчик, белая куропатка.
И чем дальше, тем меньше деревьев. Кедры - строгие, подтянутые, далеко отстоящие друг от друга. И голые скалы, глубокий снег.
Вдруг слышим: “Крррр... Кррр...” Это кедровка. Ее странный резкий крик кажется музыкой...
ГДЕ БЕРЕТ НАЧАЛО ИЯ
Снова ночевали в палатке, а утром, проехав всего два километра, увидели зимовье — с банькой, печью для выпечки хлеба.
Стояло оно в устье Утхума - левого притока Ии.
Зимовье тофов, а это народ-охотник, значительно превосходящий нас по культуре охоты.
Здесь дело, видимо, в том, что угодья в Тофаларии передаются по наследству, и я знал одну такую семью - Кангараевых.
Взять зимовье. К обустройству жилища тофы относятся с тщанием: имеется хорошая, сложенная из плитняка, печь, вещи подвешены к потолку, рядом с зимовьем - лабаз для хранения еды, банька. Во всем усматривается хозяйский подход: в наличии посуды, лопаты и так далее. Когда охотник уходит из зимовья, то обязательно снимает трубу чтобы не ржавела. Нередко оставляет лошадей, которые держатся поближе к тальцам, где есть и травка, и водица. Держатся лошади табунками, дабы легче было оборониться от хищника.
Тофы заготавливают только пушнину, так как мясо далеко вывозить.
Поближе к тальцам держится и зимородок - водяной воробей, отличающийся от нашего разве только более темным оперением. Нырнет под воду, что-то там поймает - и наверх. И снова нырнет.
Теплолюбивый.
Через десять - двенадцать километров едущие сзади Анатолий Анисимов и Андрей Куприн неожиданно обваливаются вместе с кромкой льда, по которой шли снегоходы, и падают в реку, оказавшись по грудь в ледяной воде. “Буран” ушел вместе с ними.
Выскочили, бегают у промоины, Андрей Куприн сгоряча предлагает:
- Давайте я сейчас залезу в воду и зацеплю “Буран”!..
Насилу успокоили, заставив срочно переодеться, выпить по стопке водки.
Кстати сказать, Андрей - путешественник-профессионал, работает заведующим отделом московского журнала “Мастер-ружье”. География его путешествий - весь мир. Прошлым летом, например, прошел по Миссисипи - и вот с нами в Саянах. Человек азартный, много знающий о природе, побывавший в разных переделках, связанных с его походами.
Вместе с “Бураном” в воде оказалась и вся его техника для съемок.
Его “крестник” по купанию Анатолий Анисимов, едва переодевшись, приступил к осмотру машины, и после нехитрых манипуляций над нею “Буран” завелся и заработал в прежнем режиме, хотя под водой находился не менее получаса.
Проходим через долину, ширина которой примерно два - два с половиной километра, длина - до пяти. И впереди удивительнейшее место, где Ия уходит под землю, а мы двигаемся по руслу реки, где она появляется в летнее, полноводное время, сухое русло тянется более километра и лишь кое-где на поверхности небольшие ледяные “блюдца”.
Под нами, видимо, огромный плитняк, под него-то и уходит вода.
И странное чувство испытываешь, осознавая, что под тобой — река, у которой, как и у человека, тоже своя жизнь, своя судьба, своя история, как и у всего на свете: у дерева, горы, оврага, травы, цветка. Слишком мало думаем мы о том, что природа - она тоже живая. И все в ней имеет свое начало и свой конец. Свое рождение и свою смерть. В природе та же смена поколений, как и в человеческой стае. Тот же естественный отбор, причем самый жесткий. Природа подвержена болезням, у нее бывают свои “радости” и свои “горести”, только не каждому дано это подмечать, не каждому дано сопереживание, не каждый испытывает чувство сопричастности с происходящим. И я сам, к сожалению, начал понимать это с возрастом, когда уже пожил в ней и с нею большую половину своей собственной жизни.
Вспоминается случай с журавлями. В конце восьмидесятых ехали мы ранним утром из деревни под названием Альбин, что в нашем Тулунском районе. Вдруг, перед свороткой в другую деревню, увидели, как на весеннем, еще не засеянном поле танцуют эти большие красивые птицы. Остановились, влезли на будку своего “ГАЗ-66” и около часа любовались неповторимым зрелищем.
Журавли, в ярком свадебном наряде оперения, исполняли вековечный танец любви, зачинающий новое поколение птиц.
Их было много, сотни - не сосчитать, потому что все двигалось, перемещалось, сбивалось в плотные круги, сходилось и вновь образовывало причудливые фигуры из распустивших крылья журавлей. И все это напоминало наши пришедшие из дремучих времен хороводы, венки из цветов, разноцветные ленты, вышитые затейливыми узорами одежды, величавые повороты головы танцующих, гордые осанки и горящие взоры захваченных стихией праздника людей.
Писатель Василий Белов заметил, что в жизни человека три главных события: рождение, свадьба, смерть. Потому и сам человек всем укладом собственного бытия как бы сливался с природой, растворялся в ней, жил-поживал вольно и широко, с распахнутым добру сердцем.
Но чем больше стремился к так называемой цивилизованности, тем больше отрывался от природы, дичал, теряя первоначальные черты образа и подобия своего прародителя, превращался в лютого врага матери-природы, мстя, неведомо кому, за потерянный рай.
И сегодня, со своим технократическим “раем”, мы на земле более дикие, чем кто-либо. Мы не умеем наблюдать за природой и не можем предсказать погоду. Мы не знаем языка, на котором разговаривали наши предки, и потому забыли самые простые названия состояния почвы, как это было у крестьянина. Мы убиваем чужую, готовую зародиться, жизнь в периоды брачных игр животных, птиц, нереста рыб. А так называемая Красная книга - это своего рода уголовное дело на нас всех вместе взятых, независимо от того, сжег ли, потехи ради, муравейник или застрелил слона, пустил ли пал по лесу или стал автором проекта, согласно которому надо изменить русло реки.
Но природа напоминает о том, что с нею нельзя шутить. Напоминает землетрясениями, ураганными ветрами, Чернобылями, перерождением климата, нашествиями саранчи, шелкопряда, крыс, мышей, колорадского жука, энцефалитного клеща и так далее.
И другого рода “свадьбу” довелось мне увидеть.
Было это в начале девяностых годов и также весной, только не ранним утром, в сумерках надвигающейся ночи. В двух-трех километрах от Тулуна по Икейскому тракту вдруг стало мне казаться, что впереди дорога “шевелится”... Остановился, вышел из машины и вижу: мыши! Миллионы, миллиарды грызунов, сбежавшихся невесть откуда на просыпанное при перевозке зерно урожая предыдущего года.
Мыши передвигались, и, видимо, было чем полакомиться. Мыши никого и ничего не боялись: ни человека, ни шума автомобиля, потому что сами готовы были пожрать кого угодно, даже самих себя. И думается невольно: вот так, наверное, с таких вот нашествий начинались чума, холера, оспа, засылаемые на людей природой в отместку за забывчивость: кто мы, чьи дети и как надобно себя вести, чтобы не быть наказанными.
Что и говорить, есть с чем сравнить рай подлинный с раем, в котором мы все живем, когда оказываешься в заповедных местах, где еще не прошел человек: с бульдозером, взрывчаткой, бетоном, с хищным намереньем - подмять, взорвать, извлечь прибыль...
Долина — сплошняком покрыта лесом: кедром, лиственницей, елями. Лес будто нашпигован птицей, копытными животными, хищным зверьем.
И вдруг самый свирепый из лесных хищников - волк - бежит прямо на нас. Единственный на всю нашу экспедицию карабин у Анисимова, который сразу за мной. Я присел, ожидаю выстрела, но Анатолий решает передать карабин мне, и я стреляю - один раз, другой, третий... Убитый волк оказался без задней ноги, но бежал так, будто при всех четырех. Был и другой, но я его не видел, так как был занят этим. Другой ушел.
Зверя можно было бы и не трогать, но во мне, видно, сработал инстинкт охотника, привыкшего в волке видеть врага всему живому, что обитает в тайге.
Кстати сказать, в прошлую зиму мне удалось добыть пять хищников, этот был шестой.
Обратил внимание на то, что волк здесь поменьше размерами, посветлее шерстью.
...До истока Ии - слияния малых рек Холбы и Хияи - прорубались лесом, шли камнями, по мху. И вот мы стоим у самого начала нашей Ии, чтобы пойти дальше, по ее правому рукаву - Хияи.
ХИЯИ. КОНЕЦ ПУТИ
Хияи загромождена огромными наледями. Такое ощущение, что идем под гору. Но это - мираж, иллюзия, на самом деле поднимаемся выше и выше.
Река зажата между гор, и снега на ней нет вообще. Снегоходы и нарты мотает из стороны в сторону. Соскакиваем, помогаем машинам - хорошо хоть то, что на ногах специальная обувь с шипами.
Снова пошли тальцы. Мой “Буран” одной лыжей провалился в воду, а нарты подперли сзади и передняя часть их также оказалась в воде. Цепляем к моему снегоходу другой, разом трогаемся с места, и вот мы на твердом льду.
Чем дальше, тем ущербнее природа: хвоя елей прижата к стволам и в таком виде готова встретить любую стихию. Дерево похоже на морковку. У нас в Присаянье таких нет.
Начали попадаться небольшие озерки; которые захотелось сравнить с аквариумами: вода входит с одной стороны и выходит с другой.
Лед чистейший, прозрачный как стекло, толстый, но не достигает до дна.
Все ложимся на животы, пытаемся разглядеть и понять: а что же там, под панцирем льда? Ничего. Никакого намека на жизнь.
А природа все суровее и суровее, кедр кряжистый, невысокий, будто мертвой хваткой вцепившийся корнями в скальник.
Горы похожи одна на другую: до половины - растительность, дальше - голец... Вершины забиты снегом. Кое-где просматривается плитняк или, как еще называют его охотники, - шарлопник. (“Соболь залез в шарлопник и - все, днем с огнем не найти”, - говорят они друг другу.)
Спидометры фиксируют расстояние, и я про себя отмечаю, что по Хияи прошли пятнадцать километров.
К ледяным нагромождениям привыкли - и вот почти с ходу врезаемся в толстый снег. “Бураны” стали буксовать, и обозначилась необходимость в прокладке дороги для всех. Я отцепил свои нарты и налегке пошел вперед. Мой “Буран” буквально надрывался, хотя оказался более приспособленным для прохождения снежного целика, так как представляет из себя последний, удлиненный вариант этой модели.
Через километра полтора решили сделать стоянку. Стали рыть снег, чтобы развести костер, поставить палатку, а мы с Анисимовы
