Дальний Восток 2008г

Итак, первые фотографии из поездки на Дальний Восток. Первый город, первая остановка. Городская фотосессия столицы БАМа. То, какой увидел ее я.

Высотки на Красной Пресне

Арбат Кафе

Вокзал в форме чайки. Вид спереди.

Река Тында

Цветы на камнях.Неестественно дождливые гвоздики

Многоэтажки на берегу в тайге

Уровень воды под мостом

Часто в городе можно встретить элементы городской скульптуры с символикой БАМ

Часто в городе можно встретить элементы городской скульптуры с символикой БАМ

Булочная с вкусными булками. Внешний вид - ничто. Булки - все ))

На таких станциях и полустанках самым основательным и красивым является здание вокзала. Вокзал – это лицо всего поселка: каждый из них не похож на другой, у каждого поезд провожает девушка с семафором. И за те две-три минуты, что отведены на стоянку в таких поселках, ничего большего рассмотреть и не удаётся.

К востоку от Тынды ходит единственный поезд – до Комсомольска-на-Амуре. И именно на нем можно в течение чуть более полутора суток преодолеть весь восточный участок БАМа – почти полторы тысячи километров. Невообразимым и до смешного дешевым кажется и цена, за которую можно преодолеть почти половину легендарной магистрали – 700 рублей за место в общем вагоне (июль 2008). Единственное, чего нельзя делать, путешествуя на этом поезде, – это остановиться и поподробнее познакомиться с промежуточными городами и поселками. Но, пожалуй, именно ради этого – стремясь прочувствовать жизнь этих мест – вольные путешественники вновь и вновь «проходят» БАМ сами: на локомотивах, договариваясь с машинистами, в товарных и почтовых вагонах… К сожалению, в этот раз у меня не было ни времени, ни сил для такого путешествия, поэтому любовался проносящимися мимо пейзажами я через окно общего вагона.

Поезд тронулся, и через десять минут нас снова окружила тайга. Никаких намеков на присутствие человека, кроме самой железной дороги. Но вместе с городом осталась позади и прохлада, неожиданно воцарившаяся там к моему приезду. Если ночью здесь дышится легко, и можно даже замерзнуть, то июльским днем солнце отыгрывается по полной.

Так уж вышло, что жару я не люблю с детства. Я всегда с ужасом смотрю, как в июле-августе нескончаемой вереницей тянутся на юг отдыхающие. Когда мне случается видеть один из бесконечных летних поездов, идущих в Крым, Адлер или Анапу, я сразу представляю вяленые тушки, которые вывалятся на раскаленный асфальт этих южных городов после нескольких суток пекла в металлических бочках с окошками. Больший ужас у меня вызывают, пожалуй, лишь поезда, идущие летом в Среднюю Азию.

Июль – время пассивного отдыха: валяться на солнышке, ковырять песок на пляже или, на худой конец, загорать на даче. Но не бороздить с многотонным грузом за спиной просторы Родины. Однако так уж выходит, что и мне путешествовать удается, в основном, в разгар лета.

Но ведь есть много людей, которые любят жару. В ощущении того, что твое тело каждой клеточкой кожи отдает влагу, определенно что-то есть. Но сейчас, после недели, проведенной в душных поездах, мне хочется задать им вопрос. Что, если вас лишить возможности после этих приятных ощущений принять душ или искупаться? Что, если у вас не будет этой возможности на протяжении многих дней? Что, если у вас не будет возможности даже просто постирать и высушить свое белье? Вы все также будете любить жару?

Мне же просто пришлось дать себе установку, что жары не существует. Равно как и запахов, и грязи… Похоже, именно так поступают все, живущие здесь. Это мы, жители больших городов, уже привыкли смущаться намокших подмышек и запаха пота в переполненном лифте. Достает лишь слабость, навеваемая окружающим пеклом и делающая неподъемным твой рюкзак…

…Едва поезд отходит от станции, большинство пассажиров достает свои запасы продовольствия и питья. В общем вагоне как нигде видно, насколько национальным напитком является в России пиво. За то время, что я провел в поездах, успел сделать вывод: абсолютное большинство населения пьет пиво просто вместо воды. Как основной напиток для утоления жажды! А учитывая, сколько надо пить жидкости в жару, напрашивается и другой вывод: все эти люди практически круглые сутки находятся в той или иной стадии опьянения. Что, впрочем, совсем не мешает многим из них приобщаться и к другому – уж точно национально русскому – напитку. Что совсем не популярно в российских поездах – это вино. Оно так и остается выбором редких эстетов, а также традиционным «женским» напитком.

…Как я уже говорил, в этих краях живет немало выходцев и Кореи (преимущественно северной) и Китая. Но отличить, кореец перед тобой или китаец, практически невозможно. Местные со временем начинают различать их языки – и это единственный способ идентификации. Русский они практически не понимают и, кажется, не особо стремятся его учить (кстати, интересный факт: на китайских картах часть России севернее Китая – все Забайкалье, Амурская область и Якутия - отмечены как часть территории КНР). Некоторые мои соотечественники даже поговаривают о китайской экспансии в Забайкалье и призывают срочно учить язык Поднебесной, но я такой паники не разделяю. Находясь на территории России, представители этих народов чувствуют себя в меньшинстве и стараются вести себя как можно незаметнее. С примером такого поведения я и столкнулся здесь.

Подавляющее большинство корейцев/китайцев ездит именно в общих вагонах: во-первых, дешево, а, во-вторых, в их странах передвижение с таким, на наш взгляд, низким уровнем комфорта является нормой. Когда я погрузился в вагон, в нем еще было полно свободных мест. Я не сразу понял, почему севшие корейцы/китайцы поспешно заняли самое дальнее купе возле туалета. Как я потом узнал, все они ездят только там. То есть любой китаец или кореец, живущий здесь, знает: это наименее опасное для него место в вагоне. Там они наименее часто попадаются русским на глаза. А почему они стремятся этого не делать, я понял уже в следующие полчаса после отправления.

…Пиво, как выяснилось, любят не только русские, и вот, сидя в своем дальнем купе, эти китайцы/корейцы уже раскупорили большую бутылку пенного напитка. Через некоторое время, возвращаясь из курилки, рядом с ними задерживаются двое парней. На фоне щупленьких жителей Азии они кажутся этакими розовощекими богатырями-исполинами. И совершенно наглым образом начинают «наезжать» на бедных корейцев/китайцев, представляются милиционерами (в майках и шлепанцах), а еще через минуту уводят двоих вместе с пивом в тамбур. Через некоторое время гости нашей родины возвращаются грустные, напуганные и уже без пива. Но, похоже, им еще повезло, и их не избили. А парням, похоже, просто захотелось дармового пива. Ну и, конечно, в очередной раз показать, «кто здесь хозяин». Самое интересное, что за всем этим спокойно наблюдали остальные пассажиры, включая женщин и пожилых, рассудительных мужчин. Но все они лишь лукаво улыбались из «псевдо-чувства национальной гордости» либо просто выказывали полное безразличие.
Я не берусь давать оценку, я просто описал ситуацию…

…Не люблю слово «провинция». Оскорбительное оно какое-то. Есть мегаполисы, есть крупные города, есть провинциальные, есть деревни и села. Каждый житель любого из перечисленных мест имеет свои интересы, ценности, стремления. Не люблю их сравнивать. Горожанин стремится больше успеть, выделиться; житель села – иметь хороших надежных друзей, крепкое хозяйство, уважение соседей. Так или иначе, жизнь в разных по численности населенных пунктах всегда будет отличаться. Мне же интересно просто подметить эти отличия.
А, поскольку весь БАМ я ехал в плацкартных и общих вагонах, я не мог не заметить некоторых характерных особенностей.

Во-первых, это повышенный конформизм, особая ценность общественного мнения и отсутствие стремления как бы то ни было выделиться из толпы. Привычка жить и поступать «как все» в этих маленьких городках и поселках порой просто шокирует. В целом, это свойственно для любого относительно изолированного населенного пункта, и найти таковые можно и на севере, и на юге, и на западе страны. Просто я впервые попал в такие места именно здесь, свернув с проторенных трасс и оказавшись вдали от больших городов.

Вот, например, тотально преобладающие короткие машинные стрижки у мужчин – начиная с мальчишек и кончая стариками. Надо отметить, что последние два года я носил длинные волосы и хвост, но незадолго до этого путешествия постригся. Сейчас длина моих волос такова, что они лишь наполовину скрывают уши с боков (то есть чуть более 10 см) и достают до глаз спереди. Я до сих пор еще не привык к этому ощущению и периодически чувствую себя почти лысым. Но только не здесь. Даже с такой длиной я здорово выделялся. Но, на удивление, внешний вид не вызывал повышенного интереса к моей персоне.

В целом, все, кого я встречал здесь – и городских, и деревенских жителей, - ведут себя гораздо сдержаннее, чем, например, жители регионов к западу от Урала и, особенно, европейского юга России. Пожалуй, это одно из основных отличий в менталитете.

Как-то у меня состоялся разговор с одним парнем на эту тему: он искренне не мог понять, для чего мужчине отращивать волосы длиннее 1-2 см. Пониманием того, что это может быть просто красиво, кажется, не обременен здесь никто. Просто в поселке есть парикмахер, стригущий всех под одну гребенку, и все этим довольны. Нет никакой неприязни – это просто не-за-чем.

Однако и здесь мужчинам не чуждо чувство прекрасного. Просто оно имеет свой колорит. Так, например, многократно видел на телах (в основном у парней 15-30 лет) незамысловатые одноцветные татуировки. Такие, как правило, набивают в армии, или делает кто-то из друзей самодельной «машинкой». В больших городах такое, скорее, попытаются спрятать или сделают на том же месте что-то красивое в тату-салоне. Кстати, совсем не украшают себя здесь подобным образом женщины.

Еще пример – многие мужчины носят кольца. И, наконец, еще с советских времен и «темных девяностых» непреходящей эстетической ценностью являются золотые зубы. И ладно, когда золотым «мостом» щеголяет взрослый мужчина…Но когда девчушка, едва закончившая школу, улыбаясь, поблескивает золотой коронкой, мне становится как-то не по себе.

Во-вторых, это речь. Когда я путешествую, я, прежде всего, слушаю людей. Несмотря на то, что моя профессия напрямую не связана с лингвистикой, меня привлекает все, что с ней связано – от строения языков до особенностей разных говоров и названий мест, куда я еду.

Пожалуй, еще нигде я не слышал в родном языке столько особенностей. Я даже не решаюсь называть это ошибками: когда одинаково говорят сотни тысяч людей на столь огромной территории – это уже, как минимум, диалект или просто особенность. Например, я за много дней лишь пару раз слышал, чтобы кто-то правильно произнес слово «позвонит», сделав ударение на последний слог. Ошибаются и у нас, но не с таким же завидным постоянством! Люди просто говорят, «как все» и не знают, как правильно. Еще непривычно для европейского ухо то, что во многих привычных словах ударение ставится на последний слог. Например, все мы знаем, что одной из российских республик является Якýтия, и в ней живут якýты. Но практически все местные жители считают, что эта республика называется Якутúя, в которой живут якутЫ. Меня даже пытались поправлять! А где бы вы поставили ударение во вполне себе привычном русскому уху названии города Шимановск? Нет, не на «а» - а все также в конец слова: Шиманóвск.
Прошу прощения, увлекся.

Ландшафт Байкало-Амурской магистрали ближе к Комсомольску меняется: на смену высоким горам приходят пологие сопки, а елям и лиственницам – березы. Несмотря на то, что эти места значительно южнее столицы, утреннее небо больше всего напомнило мне небо Русского севера – Вологодчины, Архангельской области. Те же гребенчатые облачка, словно стиральная доска, тот же мягкий цвет утренней голубизны ближе к горизонту. Основная часть БАМа осталась позади. Я прибыл в Комсомольск-на-Амуре.

Понять, что оказался на другом конце России, удается не сразу. Вот и я осознал это, лишь заглянув в атлас. Как-то сложно осознать, что преодолел почти три расстояния между Москвой и Лондоном, а люди здесь также говорят на твоем языке, и страна называется также, как и дома. И пусть даже ты преодолел эти километры не по трассе, а поездом – все равно далеко-то как! Дальний Восток, Хабаровский край… С не меньшим трудом привыкаешь и к семичасовой разнице во времени: когда в Москве ложатся спать, здесь самое время просыпаться.

Когда-то о Комсомольске говорили: город Юности, город Надежд. Именно сюда, в дикий таежный край, в начале тридцатых годов двадцатого века устремились бригады юных комсомольцев. На фотографиях в краеведческом музее можно увидеть, как нетронутый берег Амура, поросший вековой тайгой, первостроители пробуравливают просеками, возводят первые улицы. Кстати, слово «первостроитель» по неподтвержденным данным родилось именно здесь. Палатки, бараки, шалаши, лютые морозы зимой и кровожадное комарье летом… И все равно – романтика! Но, конечно, только если ты сам выбрал для себя такое. Не стоит забывать, что практически все города, построенные в нашей стране в 30-40-е годы, созданы трудом тысяч политзаключенных. Не избежал этой участи и Комсомольск: как ни крути, но бóльшую часть строителей города составляли именно они.

Сейчас Комсомольск-на-Амуре – крупнейший центр российской авиации, третий по величине город Дальнего Востока после Хабаровска и Владивостока. Главным предприятием, а, вместе с тем, и местом работы немалой части населения является авиационный завод КНААПО. В настоящее время здесь выпускается основная часть самолетов Су.

…Два года назад я знал одного человека в Комсомольске и даже собирался остановиться у него, если бы добрался досюда. Звали его Андрей. Но время идет, у людей меняются координаты, телефоны. А иногда телефоны остаются, но на другом конце люди оказываются совсем другие. Вот и на этот раз, когда я еще из Тынды позвонил по сохраненному номеру, вместо Андрея мне ответил заспанный, прокуренный женский голос, искренне не понимающий, чего от него хотят. Ко всему прочему было утро воскресенья, и было ясно, что для его обладательницы это утро столь же отвратительно, сколь прекрасен был вечер субботы. В общем, пока ехал в этот город, я совершенно не знал, куда направлюсь по прибытии, и вообще целесообразность остановки в нем ставил под сомнение. Может, действительно, скинуть вещи на вокзале, пробежаться по центру и вечером двинуться дальше?

Но вписку в этом городе я, все-таки, обрел. В такой экстренной ситуации, когда времени на поиски практически нет, меня спасли только Хоспитэлити и наличие интернета в мобильном. Что ж, технологии идут вперед, и даже вольные путешественники к ним постепенно приобщаются. Выглядело это следующим образом: поезд останавливается в очередном населенном пункте, где ловится МТС (а чаще всего здесь ловится либо МТС, либо ничего. Кстати, хвала МТСовцам, хоть это и не мой основной оператор, – даже в глуши у них часто работает EDGE, в то время, как у других операторов и в городах бывает GPRS); я включаю телефон, спешно захожу на сайт HC, открываю профили жителей искомого города и выписываю в тетрадку телефоны, если они там есть. Понятное дело, что ни о каких других видах связи речь уже идти не может. На станции, где вновь есть связь, я отсылаю смски о том, кто я, и спрашиваю про ночлег. И, наконец, в следующем пункте со связью до меня доходят ответные смски.
Чудо произошло вечером накануне приезда в город, и один из комсомольчан согласился помочь. Я, наконец, почувствовал, что еду не в пустоту, а к конкретному человеку. А я вообще люблю ездить к людям, а не просто к месту на карте.
Впрочем, на вписке я сидел мало. Хозяин все эти дни работал, однако не оставил меня одного знакомиться с городом: нашел мне двух провожатых. Провожатые, кстати, оказались редкими в этом городе эмо.

В Комсомольске стоит лето. Нет здесь уже таких экстремальных перепадов температур, как в Тынде, а лето в Амурской долине, скорее, напоминает мое, подмосковное.

Розового цвета вокзал. На фасаде висят великих размеров орден Ленина, орден Красной Звезды, а также герб города, изображающий юного комсомольца-первостроителя.
Поначалу кажется, что попал в образцовый советский город: обилие послевоенной «сталинской» архитектуры, традиционные хрущевки, которыми в равной степени поросли и центр, и окраины. Но вот ты садишься в автобус, вот – смотришь на дорогу из окна, на надписи, сделанные иероглифами на стенах автобуса, и кажется, что ты уже в Корее или Японии. Не только весь парк машин, но и все автобусы здесь привезены из этих стран. Правда, если машины сплошь подержанные японские модели с правым рулем, то все автобусы из Кореи. В них руль слева, но ни с какими российскими их не спутаешь. Не покидает ощущение какой-то глобальной экономии места внутри: сдвижные двери, как в трамваях, уменьшенные окна, сиденья, заниженные потолки… Просто все это сделано с учетом пропорций тела корейцев. Но я иногда ощущал себя великаном.

Больше всего меня здесь поразили центральные улицы, точнее их ширина и масштаб: длинные, широченные проспекты расчерчивают этот город на клети. Говорят, что такой проспект может при надобности служить взлетно-посадочной полосой, и в это охотно веришь. Но что еще больше меня поразило в этих городских аортах – их пустота. Центр города, начинается вечер (а, значит, и час-пик), но все они как были, так и остаются полупустыми. Машины, конечно, есть, но пропускная способность улиц не используется ими даже на четверть. Вид полупустых дорог в час-пик – каждая шириной с Московскую кольцевую – поистине вопиющ для жителя мегаполиса.
Кстати, в Комсомольске-на-Амуре находится один из самых длинных мостов в России. Перекинут он, соответственно, через реку Амур.

…Иногда едешь куда-то не очень далеко, в соседний город, просто погулять по его улицам, подышать его воздухом. Или встретиться со старыми друзьями, если уже не первый раз туда едешь. В общем, бывает так, что никуда не хочется тебе в этом городе заходить – ни в музеи, ни в клубы, ни в театры… Просто почувствовать его атмосферу хочется. Но когда едешь так далеко, что и не знаешь, доведется ли тебе еще раз здесь побывать, внутри просыпается, прямо-таки, культурный голод. Тогда и в краеведческом музее без зазрения совести сидишь по несколько часов, и в театр хочется.
Кстати, в Комсомольске один из самых известных на Дальнем Востоке театров «КнАМ», бывающий с гастролями и в столицах, и на западе. Было даже обидно, что в город я попал летом, в театральное межсезонье.

Зато часы в музее я провел с удовольствием. Во-первых, здесь я впервые увидел много такого, чего не встречал в других музеях России: это быт, одежда, оружие коренных дальневосточных народов, например, нанайцев, чжурчжэней. А все это действительно сильно отличается от таковых в Сибири или в центральной России. Узоры в одежде больше напоминают китайские, чем традиционно русские; доспехи, опять же, никак не похожи на традиционно европейские латы и шлемы. И, наконец, костюма из рыбьей кожи я не встречал даже у поморов. Тем более не найти его было в местах, более удаленных от морей. А у местных племен – пожалуйста.
И, во-вторых, за что я, лично, люблю музеи и музейных работников.

…Бывает так, что жители просто не очень хорошо относятся к достоинствам своего города, одновременно восхваляя соседние, как правило, более крупные и развитые. Дескать, и посмотреть у нас тут нечего, и жизнь здесь не очень, езжайте-ка вы лучше в город такой-то – там и достопримечательности, и люди, и вообще Жизнь.
А еще бывают такие, где вся славная история города, накопленная за десятки и даже сотни лет, нивелируется славой, которую он приобрел в глазах последнего поколения. Беда в том, что из уст именно этого поколения ты чаще всего и узнаешь о городе. Например, Владимир. Столица Владимиро-Суздальского княжества с тысячелетней историей, архитектурой и множеством известных имен, связанных с городом. Но хорошо, если вспомнят хотя бы про «Золотые ворота», стоящие там. Зато большинство вспомнят про Владимирский централ.

Вообще, становится страшно от культивируемой в последние годы криминализированности общества. Когда путешествуешь по стране, общаешься с простыми водителями, дальнобойщиками, попутчиками в поездах, понимаешь: о городах и регионах России население больше знает с точки зрения того, насколько в той или иной области развита преступность, где находятся известные тюрьмы, кто из известных людей сидел в них… Однако практически ничего не могут сказать об истории того или иного края, вспомнить, чем он богат и даже просто не могут найти его на карте!
Но, возвращаясь в музеи: именно работники этих островков культуры по-настоящему любят свои города. И в первую очередь они расскажут тебе, чем хорош их город, а не чем плох.

Комсомольску-на-Амуре в этом плане не повезло. В «темные девяностые» он успел заслужить славу криминальной столицы Дальнего Востока. И об этом тебе расскажет почти каждый житель и Хабаровского, и Приморского краев. Зато о том, что этот город был «городом Юности, городом Надежд» ты узнаешь только из плакатов в самом городе, пытающемся сейчас, после окончания той «эпохи девяностых», вернуть себе былое лицо. Но люди не меняются так быстро. Поэтому почти любой житель таких городов и Комсомольска, в частности, будет говорить тебе о дурной славе своего города.
Ненавязчивое запугивание тем, что происходит в родном городе аборигена, является еще одной национальной русской чертой. Очень грустно было осознать это, но только поняв, становится возможным вот так спокойно выйти на трассу, поднять руку, сесть в машину к незнакомому человеку, приехать в чужой город… А после, вернувшись домой, в очередной раз убедиться, что мир гораздо добрее, чем тебе пытаются его показать. Что он будет только таким, каким ты сам захочешь его увидеть.

Я провел в городе почти три дня. И если в первый из них я узнал о городе все, чего, думается, знать не стоит, то покидал я его со свойственной мне искренней и наивной радостью, радостью от того, что мне дано увидеть и этот город. Радостью от того, сколь много мне дано…

Мне все чаще кажется, что многие люди встречаются на моем пути не просто так. Многие из них открывают что-то во мне самом и в понимании мира вокруг. Уже на вокзале, пока я ждал поезда до Советской Гавани, меня окликнул мужской голос:
- Молодой человек...
Я обернулся и увидел пожилого мужчину лет шестидесяти со старым брезентовым рюкзаком, в рубашке и кепке: типичная экипировка дачника.
- Вы ведь автостопщик? – спросил он.
Я немало удивился такой проницательности, особенно здесь. - Да, а как вы догадались?
- Во-первых, у нас нечасто бывают туристы. Во-вторых, вы ярко одеты. Еще вы могли бы быть студентом, они едут на практику в горы и на Сахалин. Но в июле они не ездят. Поэтому вы, скорее всего, автостопщик. Сергей Ефимович, - протягивая руку, представился мужчина, - я тоже автостопщик.

Так я познакомился с самым пожилым автостопщиком из тех, кого знаю на данный момент. Сергею 65 лет, и пять из них – с тех пор, как вышел на пенсию, - он путешествует по российским трассам и железнодорожным магистралям. За это время он успел и добраться автостопом до Байкала, и по зимникам до Чукотки; немало походил по Камчатке, проехал на локомотивах БАМ, а нынешней зимой планирует отправиться на Таймыр, чтобы с помощью местных жителей добраться северным путем до Мурманска. Поистине заслуживающий безмерного уважения человек. Рассказал он и о том, с каким удивлением смотрели на него его дети и внуки, когда он решил путешествовать автостопом. Но, пожалуй, главное, что я вынес из беседы с ним, это та установка, с которой он выходит на трассу, с которой вверяет себя судьбе. «Большинство людей умирает в постели, но ведь спокойно в нее ложатся отдыхать. Так почему надо бояться выходить на трассу?»
Мы обменялись контактами (жаль, не знал я его раньше: приглашает всех, обещает повозить по городу на машине, показать пригороды и, конечно, просто вписать), на прощанье он угостил меня огурцами (все-таки, ехал с дачи), и я отправился занимать место в вагоне. Последний отрезок железнодорожного пути к моей цели – Сахалину. Из Советской Гавани, конечной точке БАМа на востоке, туда ходит паром.

Продолжение следует...

На этот раз общий вагон (который, опять-таки, за смешную сумму в 320 р. доставит вас из Комсы в Совгавань – если хочется просто добраться до переправы на Сахалин, и не хочется долгих мытарств с поисками вписки в локомотивы) практически полон. Многие пассажиры едут на Сахалин, а железная дорога в Советскую Гавань – основной путь, которым можно добраться до парома.

В поездах, по-моему, как нигде можно увидеть настоящую жизнь простых людей. Каждый из пассажиров привносит кусочек своего жизненного уклада, а вместе эти кусочки собираются в единое полотно настроений, царящих в том или ином регионе. Особенно это заметно в локальных поездах, где большинство пассажиров живут в той области, где эти поезда ездят.

…Летним вечером в общем вагоне наступает душное зловонное марево, схожее с атмосферой кабака, где работяги напиваются после трудового дня. Жара, запах вяленой рыбы и пота, чей-то перегар (похоже, что многодневный), скопище полуголых мужских тел, неровной походкой передвигающихся по вагону. А на занятых верхних полках, невзирая на грязь, уже кое-где спят разморенные жарой женщины, прилепившись лицами прямо к дерматину. В общем, обстановка такова, что хочется закрыться ото всего, уйти в книгу или, на худой конец, в тамбур.

Но самое главное, что вся эта обстановка совсем не кажется сюрреалистичным явлением, навеянным жарой – напротив, понимаешь, что все это является нормой для местных жителей. Абсолютно нормальны и регулярные путешествия из поселков в город в общих вагонах, и регулярное пьянство в пути, а на запахи, кажется, вообще никто не обращает внимания.

Грустно только, что наблюдаемая здесь «настоящую жизнь» России именно такова. Ибо те, кто почитывает книжку в кондиционированном купе в другом вагоне того же поезда, являются лишь меньшинством, и они не будут отражением того, как живет моя страна. К сожалению…

Еще более глубоко прочувствовать жизнь той или иной страны, того или иного региона можно, путешествуя автостопом. По правде говоря, мне этот способ гораздо привычней и приятней. Но стоит оговориться: практически всегда на трассе тебе останавливаются люди неординарные, интересные, но, прежде всего, в чем-то более открытые перед этим миром и другими людьми. Просто подвезти незнакомого человека, не требуя денег; просто поговорить с незнакомцем, что-то рассказать, что-то узнать самому. К сожалению, их всегда во много раз меньше тех, кто проезжает мимо. Поэтому, на мой взгляд, такие путешествия хоть и гораздо более интересны и увлекательны, все же, оставляют странника в границах какого-то мирка – более яркого, более чистого, но не до конца настоящего.

Однако позади уже почти две недели поездов и вся страна с запада на восток, пересеченная на них. И уже с первых же дней готов признаться в том, что всю жизнь не покидал бы границ этого мирка. Ибо столько пессимизма у людей я не встречал за все три года своих путешествий, сколько увидел за две недели среди «простой жизни простых людей».
Мне больно от этих мыслей. Сегодня последний вечер, который я проведу в поезде. Уже скоро я впервые покину материк и отправлюсь на остров – сейчас для меня это, словно приближение к границе другого мира.

Каждое лето предприимчивые дельцы с острова нанимают дешевую рабочую силу на материке для работы в портах, на добыче рыбы; немало рабочих с материка едут на Сахалин строить нефтепровод.

Половина моего вагона занята бригадой бурят, направляющихся ловить рыбу в Корсаков. В основном, это простые деревенские мужики, заработок которых на острове будет гораздо выше того, что они могут заработать дома. Чтобы добраться до места будущей работы, используются самые дешевые варианты перемещения: комбинация плацкартных и общих вагонов, а затем паром на остров (забегая вперед, скажу, что большинство населения Сахалина предпочитает перемещаться между островом и материком на самолетах).

Напротив меня как раз сидит один из членов этой бригады: грузный мужчина лет сорока пяти с характерным скуластым лицом. У себя в бурятской деревне он много лет держит домашнее хозяйство: коров, овец, птицу. В начале лета просто увидел объявление о наборе людей для промышленной добычи рыбы на Сахалине, собрался и отправился в путь.

Я вот пытаюсь представить, сколь много сельских жителей европейской части России так легки на подъем, чтобы оставить хозяйство на семью, уехать на заработки за несколько тысяч километров от дома на все лето… Мой сосед и его коллеги в пути уже четвертые сутки, а весь путь займет неделю. Но воспринимается это как само собой разумеющиеся временные затраты. Я слушаю будущего бурятского рыбака и с улыбкой вспоминаю, как многие летают самолетами из Москвы в Питер, в Казань, да даже на Урал, куда поезд идет «всего-то» чуть более суток. Да уж, масштабы, расстояния – Европа, Азия…

Чтобы как-то пережить время до захода солнца, который должен принести с собой прохладу, я пошел в вагон-ресторан. Нет, не для того, чтобы поесть – просто это единственное место, где можно спрятаться от жары и спокойно сделать запись в дневнике. Из людей здесь лишь две официантки и трое ребят, пьющих пиво за столиком в углу.
Вскоре они ушли, а в вагон-ресторан зашел другой парень. Я к тому времени просто стоял у столика и смотрел на проносящуюся за окном тайгу: на фоне летнего пейзажа на стекле плохо пропечатанная надпись «За…рыто на зиму».

В этом вагоне-ресторане всего два столика, причем оба стоячие, и парень подошел к моему. Мы разговорились: я немного рассказал, о том, где бывал и куда еду, а Андрей – так он представился – о своей службе в армии.
Служил он на Кавказе, недавно вернулся и пока наслаждается дембельской жизнью. Простой русский парень, уважающий друзей, честь, с четкими понятиями о том, что хорошо, что плохо.
Кстати, на Дальнем Востоке не принято так активно, как у нас, увиливать от службы в вооруженных силах. Отношения, общение между теми, кто отслужил, отличаются от отношений между людьми, в армии не бывшими. Взаимоуважению, взаимопомощи, коллективизму служба, все-таки, учит. И этого, мне показалось, здесь в людях больше, чем там, где я живу.

Наверное, по той же причине не смог понять Андрей и москвича, служившего с ним в одной части, не смог понять за «московский индивидуализм». Когда тот, например, едва получив посылку из дома, сразу старался спрятать ее содержимое. На Дальнем Востоке так не принято: людей здесь все еще воспитывают так, как было и на Руси, и в СССР – в духе взаимопомощи. Когда «сам погибай, но других выручай». Но, вместе с тем, когда каждый понимает, что сейчас выручит он, а в следующий раз выручат его. Ну как мог объяснить новобранец из столицы простому русскому парню, что нас здесь, ближе к западу, сейчас так воспитывают: по-европейски, учат быть индивидуалистами с детства. Не учат делиться, но учат обособляться.

У меня самого есть друг, старый друг детства, выросший со мной в Подмосковье: когда он отправился служить, ему тоже пришлось прятать от «бывалых» посылки из дома. Правда, тогда, несколько лет назад, когда он рассказывал об этом, я лишь возмущался вместе с ним дембельскому произволу. Но сейчас я задумался: где проходит граница между произволом и принципиальными различиями в менталитете? И кто в таких ситуациях более прав: новобранец из центра, прячущий присланные конфеты, чтобы потом их съесть одному, или дембеля с другого конца страны, которые с «учебки» привыкли разделить все присланные яства с товарищами, но уверенные, что когда придет посылка кому-то другому, он тоже поделится со всеми?

Финал той истории оказался для москвича-индивидуалиста невеселым. Журналисты вполне могли бы раздуть из него очередной скандал о жестоком обращении с солдатами в армии. Андрей мне признался, что после нескольких месяцев такого отношения к сослуживцам, он собственноручно разбил о голову того москвича табурет. И, судя по внешнему виду Анрдея, тому пареньку сильно повезло, что он остался жив…

…18 июля. Ванино. Кафе…

Рельсовая часть путешествия вместе с вагонными реалиями осталась позади. Ее финалом стал самый короткий, но и один из самых красивых участков Байкало-Амурской магистрали – между Комсомольском-на-Амуре и Ванино. Дорога здесь проходит через Сихотэ-Алиньский хребет, отделяющий дельту Амура от Татарского пролива и Японского моря. Именно этот участок БАМа был построен первым еще в 20 – 30-е годы XX века. Стал он и самым тяжелым в прокладке, так как полностью построен руками заключенных, практически без использования какой-либо техники (да и не до технологий было в то время).

Всего за несколько часов поезд по пути на восток взбирается на высоту почти полутора километров, а потом вновь спускается практически до нулевой отметки над уровнем моря. И эти места, по-моему, одни из самых красивых на протяжении всей Байкало-Амурской магистрали.
Даже несмотря на то, что перевал Сихотэ-Алинь мы преодолевали в сумерках, все равно завораживающе было смотреть, как поезд виляет по склонам гор, не спеша поскрипывает, взбираясь все выше и выше. Выглянешь из окна – в полуметре от рельс видно резко уходящий вниз склон и далекие деревья на дне долины; посмотришь на горизонт – силуэтами на фоне закатного неба раскинулись вершины гор. Ощущение того, что едешь на поезде, а многие из этих гор если не ниже, то на уровне твоих глаз, - непередаваемо.

Завершающим аккордом железнодорожного путешествия стали сегодня предрассветные сумерки, когда поезд уже подъезжал к Ванино.
…Узкая полоска скальной насыпи, несущая на себе колею рельс, разделяет болотистый берег, поросший осокой, с одной стороны, и море – с другой. Восток как раз там, где море. И над самой водой брезжит рассвет всеми оттенками – нет, не розового или оранжевого, но фиолетового, малинового и алого цветов. Все, что выше этой полосы света, занимает тяжелая пелена черных облаков, а внизу, словно сразу от окон поезда, начинается зеркальная гладь воды, отражающая небывалые цвета неба. Вновь напрочь пропадает ощущение того, что ты на Земле. Через несколько минут поезд приближается к заброшенной части порта. Здесь зрелище становится еще более нереальным: на фоне бесконечной водной глади и малинового горизонта встают резкие силуэты непонятных металлических конструкций, торчащих из воды – то ли сгнившие остовы кораблей, то ли опрокинутые вышки кранов. Такие рассветы умеют рисовать разве что мастера аниме в стиле киберпанк. И солнце.

Поселок Ванино известен тем, что здесь находится основная паромная переправа на Сахалин. Если не пользоваться авиатранспортом, то миновать его вряд ли удастся. А если предстоит транзит между островом и материком на автомобиле, то это точно единственный путь.

Паром на остров ходит раз в сутки и вмещает сто пассажиров, а также грузовую часть. О том, что в разгар лета на паромы не хватает билетов, и людям по несколько суток приходится вести кочевой образ жизни на вокзале в их ожидании, я уже был наслышан. Виной тому все те же сезонные рабочие, заранее бронирующие по несколько десятков билетов, а также большое количество небогатого местного населения, активно перемещающегося между островом и Большой землей летом.

Наш поезд прибыл на вокзал около шести утра. Касса морского вокзала, где продают билеты на паром, находится здесь же (прямо от вокзала до парома ходят и автобусы, стоимость проезда в которых включена в паромный билет). Вокзал в этот утренний час был почти пуст, и небольшая очередь в морскую кассу, выстроившаяся из пассажиров моего поезда, меня даже смутила – людей чуть больше десятка, никакого ажиотажа, билетов, точно, всем хватит. Но часы зала ожидания не спеша сменили свое время с шести на девять утра, а наша маленькая очередь почти не сдвинулась с места. Зато в параллельной, еще меньшей по размерам, очереди всего несколько человек выкупили по коллективной брони почти половину билетов на сегодняшний паром. А через полтора часа после нашего прибыл второй поезд (в Ванино ежедневно приходят два поезда, и оба утром), пассажиры которого образовали очередь третью. Она хоть и была гораздо длинней нашей, но всего за час рассеялась – почти все они разобрали забронированные ранее билеты. В половине десятого нам объявили, что билеты кончились, и до следующего дня мы никуда не уедем. Так, приехавшие первыми, остались с молчаливой злобой провожать прибывших последними. В общей сложности этот день не смогло уехать на Сахалин из Ванино 33 человека.

А потом мне довелось испытать на себе частичку советского прошлого. Незаметно из нашей общей массы выделилась девушка в спортивном костюме, на тетрадном листочке составила список из всех оставшихся, и отправилась в кассы – бронировать билеты на завтра. Хорошо, на руках еще номерки писать не стали. Пассажиры растеклись по залу ожидания. Кто-то впал в зыбкий утренний сон, кто-то пытался читать местную прессу, кто-то искал кипяток и уже заваривал вездесущие «дошираки».

Оставив, пронизанный атмосферой досады, вокзал, я отправился в Дом исскуств поселка Ванино. Немногие приезжие о нем знают. Не знал бы и я, если бы мне не посоветовал заглянуть туда тот самый Сергей Ефимович из Комсомольска. Он даже поведал, как зовут заведующую, которая, в случае чего, может помочь с ночлегом. Правда, выяснилось, что со времени визита пожилого автостопщика в Ванино, заведующую сменил заведующий.
Дом искусств по совместительству является и Домом культуры, и краеведческим музеем, и даже концертным залом поселка Ванино.

В музее я даже не ожидал услышать такой подробный и интересный исторический экскурс о возникновении Ванино, Советской Гавани и Николаевска-на-Амуре. Кстати, именно последний когда-то был главным русским городом на этом побережье, и основное сообщение с островом в конце 19-го – начале 20-го веков осуществлялось именно через его порт. Смотрительница музея Анна Викторовна с внешностью Тэм Гринхилл (да-да, речь о московском менестреле) более часа рассказывала все это мне одному. Я очень благодарен этой женщине: знания мои о Дальнем Востоке сегодня значительно расширились. Музей работает с 14 часов, вход бесплатный.
В гардеробе ДК я оставил свой рюкзак и отправился изучать поселок. Раз уж так распорядилась судьба, и ближайшие сутки мне предстоит провести здесь, глупо терять время и просто сидеть на вокзале.

На улице сразу бросается в глаза более светлая растительность: то ли по причине влажного климата, то ли из-за того, что в воздухе много соли, а, может, и по каким-то другим причинам зелень здесь имеет более светлый, нежно-зеленый, оттенок. Особенно это заметно по траве. Зато березы, наоборот, темнее.
Бухта Ванино действительно красива, наполнена судами, кранами и ветром. По центру стоят два маяка, точно определяющие направление кораблей на Ванино. Рядом, на холме, вертолетная площадка, куда можно спокойно пройти и сфотографировать открывающийся вид на Татарский пролив.
Во всем остальном Ванино – это обычный поселок, где живут обычные люди, словно и не замечающие потока пассажиров, кочующих между Сахалином и Большой землей.

К восьми вечера все тридцать три человека вновь собрались у кассы: начали выдавать билеты по списку. Самый дешевый билет позволяет ехать, сидя на застекленной палубе, место для вещей не предусмотрено, их можно бросить рядом креслом или под стол. Поскольку на брони сэкономить не удалось, не стал я жадничать и в дальнейшем: доплатив 300 рублей, я взял билет в четырехместную каюту. Это некий компромисс между путешествием на палубе и каютой двухместной. Стоимость минимального билета летом 2008-го 700 р. Бронь 130. Восьмиместная – 900. Четырехместная 1250 р.

Ночь до парома я провел на вокзале, лежа в спальнике в дальнем углу зала ожидания. Вообще-то, мне можно было позавидовать: выспаться на металлических сиденьях, согнувшись между поручней, другим ожидающим было гораздо сложнее. Более или менее комфортно расположились на ночь только полтора десятка ребят. Все те же коротко стриженные, в спортивных костюмах, с одной им ведомой целью отправившиеся на Сахалин, они весь день шатались по вокзалу, но после полуночи, как по команде, улеглись спать на своих составленных вместе сумках. Местные стражи правопорядка спокойно относятся к многочисленным спящим пассажирам – как я уже говорил, в ожидании парома десятки людей вынуждены проводить ночи в здании вокзала.

Фотографии к к последним публикациям: несколько кадров из порта Ванино, тайга по дороге к побережью и Татарский пролив.

Радуга над тайгой. Из окна поезда на БАМе.

Недалеко от вертолетной площадки в Ванино пасутся коровы. Вертолеты и коровы друг другу не мешают.

Порт Ванино

Берег материка становится призрачным, словно маленький корабль на горизонте, словно нереальное небо над ним.

И остается только это нереальное небо и вода со всех сторон.

Утро пришло вальяжно и не торопясь. Когда я собрал свой спальник, у касс уже толпились вновь прибывшие искатели счастья в виде билетов на сегодняшний паром. Что ж, теперь их очередь.

Вечером накануне я познакомился с пареньком, тоже приехавшим сюда с другого конца страны. Иногда думаешь, что такие судьбы бывают только в кино. Но вот он передо мной: жил с матерью и отчимом в Белгороде, после школы пошел учиться в художественное училище. Но вот что-то заставило его все изменить. И теперь он едет на Сахалин к живущему там отцу, чтобы поступить в «мореходку», чтобы начать все заново. Мы позавтракали на вокзальных сидениях и вышли на площадь.

В ожидании автобуса перед вокзалом собралась очень разноликая толпа: дамы, кто в джинсах и куртках, а кто в спортивных костюмах, но те и другие с большими спортивными сумками; серый рабочий люд – все те же будущие сахалинские рыбаки с небольшой поклажей; несколько стаек китайцев и корейцев, как всегда, держащихся вместе и громко что-то обсуждающих; проснувшиеся бритоголовые молодцы – вновь отдыхают, сидя на своих сумках.

Сумки. Большие, яркие или, наоборот, темные… Задуманные для того, чтобы носить на тренировки одежду и необходимые принадлежности, для большинства людей они как-то незаметно стали основной тарой для перевозки вещей вообще. А вот чемоданы и рюкзаки большинством неискушенного населения игнорируются: первые остаются путешественникам, а вторые – туристам. И все это несмотря на то, что «сумчатые» путешествия иногда оказываются намного длиннее турпоездок…

Завершают картину привокзальной площади дети цыганско-арабской наружности с лицами юных вахаббитов. С игрушечными автоматами они бегают среди толпы, пугают голубей и впечатлительных дам. Утренняя ролевая игра «Как стать террористом».

Я впервые попал на настоящий морской корабль. Здесь незаметно мелких колебаний, как на речных трамвайчиках: твердый ровный пол. Когда мы отчалили, я даже не почувствовал, только выйдя на палубу увидел, что бухта уже осталась позади.

Кстати, не стоит питать надежд, что на паром можно вписаться или вовсе незаметно проникнуть бесплатно: на входе двойной контроль. Сначала билетер, потом два амбала-милиционера в камуфляже, несколько стоят рядом. Взятку, меньшую чем стоимость билета, людям тоже давать не удалось. Не брали. Были те, кому не досталось билетов, и они попали на корабль, но только следующим образом: билетер собрала у них паспорта при входе, а уже после отплытия они покупали билеты за стандартную таксу. При этом место для размещения они должны были найти сами – кто-то остался в кают-компании, кто-то сумел разместиться на палубе. В любом случае, если таким образом вы и окажетесь на пароме, то сможете сэкономить лишь сутки времени до следующего корабля, но не деньги. И, самое главное, выход с парома ПО БИЛЕТАМ. Пока не приобретете, вас не выпустят!

Каюта очень маленькая. Я полагал, что размер ее должен хотя бы в раза полтора превосходить размер вагонного купе, но именно его она габаритами и напоминает. Нижняя палуба, задраенные наглухо иллюминаторы. Соседи – два корейца и бывший десантник.

Гости с востока вели себя тихо, лишь постоянно общаясь друг с другом на своем языке. Изредка к ним заходили их коллеги, что-то говорили, вновь уходили. Иногда уходили все вместе, но ненадолго. Лишь один раз попытались пообщаться со мной: предлагали менять «доллали и вуб-ли». Русский их настолько плох, что из всех вопросов, что они мне задавали, я понял лишь один – не из Москвы ли я. Объяснить, что я из Подмосковья, мне не удалось ни на русском, ни на английском. С пониманием интернационального языка у них не лучше, чем с пониманием русского. Так и улыбались друг другу всю дорогу…

Сосед-десантник оказался начитанным: все время, что он провел в каюте, читал толстую книгу с пожелтевшими страницами, а в разговоре цитировал Шекспира. Жаловался еще, что-де не понимают его увлечений собратья-десантники. После, правда, он отправился наверх – исправляться. Вернулся уже за полночь и нетверёз. Пока забирался на верхнюю койку, не переставал твердить, что сейчас научит молодого путешественника, как надо жить: «Сейчас, Денис, я расскажу тебе, какая она – настоящая жизнь!» Слава Богу, ни я, ни пробудившиеся от его возвращения корейцы, так и не узнали, что в понимании захмелевшего мозга бывшего десантника является «настоящей жизнью». Я вышел в туалет, а когда вернулся, он уже спал.

К вечеру начало штормить. Я несколько раз поднимался на палубу, но к ночи смог чувствовать себя комфортно только лежа. Не раз без последствий переносил качку на реках, но здесь понял, что речное покачивание – ничто по сравнению с тем, на что способно море. И по замечанию других пассажиров в этот раз «все еще не так серьезно, а вот, бывает, что даже моряки по палубе валяются и только воду пьют, еда внутрь не лезет».

Последний раз я поднялся на палубу, чтобы снять солнце, садящееся в море. Солнце, уходящее освещать Сибирь, Урал, Москву, Питер, Европу… Завтра наступит Сахалин.

В следующий раз оно уже встанет на острове.

Ночные сумерки стали бледнеть, разбавленные молоком утренней зари. Пирс исчезал в море, сначала проступая на его фоне бесформенным лезвием, но с каждой минутой приобретал объем, наливался прямыми линиями, врастал в проявившиеся очертания берега.

Скупое эхо шагов мешалось с шумом волн, отлетало на несколько метров и гасло в во влажном воздухе. Старец остановился, оперся на перила и вдохнул запах моря. Несколько минут он неотрывно смотрел во мрак: солнце встанет за его спиной, на востоке, но тот, кого он ждет, должен приплыть с запада – оттуда, где сейчас лишь молочно-серая даль.
В следующий раз он пришел сюда, когда на небе уже вовсю играл нежными красками рассвет. Праздник нового дня. Утро.

Несколько минут тишины, прячущейся в плеске воды, и снова гулкие шаги обозначили его путь. Седовласый старец. Волосы чуть ниже плеч, густая борода цвета сахара в лучах только что вставшего солнца. И глаза. Немного безумные, но искренние, ясные; глаза, в которых читается вера, такие, что бывают только у людей воцерковленных, прошедших долгий путь к вере.

Ожидание. Слепая борьба с неизвестностью. Прошло больше двух часов с тех пор, как он в первый раз вышел на пирс, прежде чем на горизонте появился корабль. Тот, что должен был прийти еще ночью, тот, где сейчас его сын.

Неважно, какой век на дворе – десятый, пятнадцатый или двадцать первый. Людям на протяжении столетий приходится вглядываться в одно и то же лицо, лицо неизвестности. Детищем начала века двадцать первого стала невиданная раньше иллюзия: то, что благодаря связи каждый из нас может обезопасить другого, что может не волноваться о ком-то близком, будучи связанным с ним призрачной ниточкой радиоволны. Если бы это действительно всегда было так…

…20 июля…

Ночью в Татарском проливе разыгрался небольшой шторм, и паром опоздал на несколько часов. Непогода здесь – обычное явление, навигация между материком и Сахалином всегда была непростым делом. Неполные триста километров – двадцать часов пути…

Обещанная проверка билетов у покидающих паром, трап, солнце, заливающее все вокруг белым утренним светом, и земля. Твердая земля и солнце! Наконец-то! Робкие эмоции медленно разрывают пелену прошедшей ночи, сумрак кают-компании, головную боль, вызванную голодом и качкой… Твердая земля!.. Мое первое водное путешествие закончилось, я стою на земле почти мифического острова-региона нашей страны. Во всяком случае, таковым – бесконечно далеким и не до конца реальным – его считают многие живущие к западу от Урала.

Паром на Сахалин приходит к западному берегу острова, в порт города Холмск. Однако этот город и остается лишь портом, перевалочным пунктом для прибывающих и уезжающих путешественников. Вся культурная жизнь острова сосредоточена в его столице Южно-Сахалинске. Туда в срочном порядке и перемещаются посредством маршруток и такси все вчерашние пассажиры парома. Когда-то между городами функционировала железная дорога, но ныне она используется лишь для грузоперевозок.

Сменить цивильные виды транспорта на автостоп я планировал сразу по прибытию на остров: наконец-то я добрался дотуда, где есть дороги (об их качестве будет отдельный разговор). Но сейчас, учитывая мое состояние после ночи на пароме, о стопе речи идти не могло.

Изможденный и придавленный рюкзаком я на автопилоте доплелся до площади перед морвокзалом. А здесь уже вовсю снуют таксисты, бодро раскидывая багаж пассажиров по салонам своих маршруток. Около одной из них нахожу своего друга из Белгорода. Я не сразу понял, что пожилой мужчина с лицом старца из русских былин – его отец. Мы поздоровались и забились на три задние сидения корейской «газельки».

До Южного не более восьмидесяти километров, но путь лежит через перевал и далее по гористой местности, поэтому быстро ехать не выходит. У нас получилось около полутора часов. Старец всю дорогу упрекал сына в безалаберности. «Через всю страну отправился, не взяв даже телефона… Столько дней ехал и звонил-то раза два из телефонных автоматов… А если б я не приехал тебя встречать, куда бы ты…»

Их дальнейшая дорога лежит в Поронайск, город к северу от Южного. Отец продолжал описывать тяжелые рыбацкие будни, что ждут там его сына, говорил, что все теперь будет не так, как раньше. Но последний, похоже, был готов и к упрекам, и к тому, что его ждет. Наверное, в жизни прошлой должны произойти какие-то серьезные события, чтобы решиться так все поменять. А еще, наверное, для этого нужен именно такой отец. Я сидел рядом и сквозь полусон думал, как, все-таки, здорово, что я просто еду рядом, путешествую, и не ищу сейчас таких глобальных перемен.

Старец предложил мне приехать к ним в Поронайск и погостить у рыбаков. На вокзале Южно-Сахалинска мы попрощались, обнялись по христианскому обычаю, он благословил мой дальнейший путь и отправился с сыном дальше, на север.
Мне же предстояло, наконец, вкусить пищи после вынужденного морского поста и отправиться к некоему Степану. Его координаты мне дали друзья из Екатеринбурга. Впрочем, тогда я даже не знал его имени, у меня был только телефон.

…Воскресным утром у стойки бара стояла такая кристальная тишина, какая только воскресным утром и бывает. Казалось, воздух просто наполнен флюидами ясности и чистоты. Бармен бодр и свеж суетится с посудой, смена только началась.
За пару часов, когда солнечное утро сменилось чуть облачным днем, здесь мало что изменилось. Разве что теперь за стойкой, на длинном барном стуле с красным пластиковым сидением восседал одинокий посетитель. Видно было, что он, мягко говоря, не бодр: обоими локтями оперся о стойку, подперев голову рукой (головушка, похоже, болит); покрасневшие глаза то и дело соскальзывают взглядом в пол, борются со сном; перед ним стакан с водой и большая чашка, чай с лимоном. Не иначе к бармену зашел друг-пропойца, измученный жизнью. Хорошо, хоть бармен пытается вернуть его к жизни, не отказывая ни в чае, ни в ободряющей беседе.

Странно лишь то, во что одет «измученный нарзаном» друг: яркая спортивная куртка, явно не городская, а на подоконнике недалеко от стойки стоит увесистый рюкзак с ярким спальным ковриком.

…Еще на вокзале меня смутило, что человек, к которому я ехал, собирается в это воскресное утро на работу. Степан, как он представился в смс, сообщил, что встретить меня не успеет и предложил прямо с вещами приехать к некоему торговому центру, где он работает. И только добравшись и увидев моего вписывателя нового друга на рабочем месте, я все понял: следующие несколько дней мне предстоит останавливаться у бармена. Бар в торговом центре рядом с кинотеатром – это, скорее, место, где покупают соки и пиво перед киносеансом. Уж никак это не злачное место, где, не переставая, звенит посуда, а на стойке засыпают «перебравшие» клиенты. Но здесь тоже свои особенности работы: например, утренняя воскресная смена.

Так, за разговорами, с лимонным чаем и прошел весь мой первый день на острове. На какую-либо активную познавательную деятельность я пока способен не был. Хорошо, что Степан оказался интересным человеком и, что немаловажно, умелым рассказчиком.

Лишь вечером, когда я уже немного взбодрился, и мы после смены отправились домой, я стал потихоньку осознавать, насколько же далеко я сейчас от дома. То, что земля под ногами отличается от той, что я топтал всю жизнь, ибо это остров, суша, лежащая между двумя морями и проливом, но – так или иначе – омываемая водами Тихого океана. У меня получилось. Я здесь.