|
Перувианские рассказы.
|
|
| глория
Автор |
23.02.2015 / 20:31 / Сообщение 1 |
|
Проверенный
Сообщений: 634
| Вентура Гарсии Кальдерона
ОТ РЕДАКЦИИ
Перу — одна из тел буржуазных республик Южной Америки, экономические ресурсы которых делают их яблоком раздора между капиталистическими государствами-спрутами. Сохраняя формальную „независимость", эти страны (Перу, Чили, Венецуэла, Колумбия и др.) по существу являются колониями крупных капиталистических хищников.
Туземное население Перу (индейцы—инки и аймары) в значительной степени истреблено европейскими колонизаторами. Четыреста лет назад испанский завоеватель Пизарро, вступив в Перу с отрядом в 300 человек искателей легкой наживы, взял в плен правивших страной инков Гуискара и Атагуальпу и перебил множество перуанцев, Гуискар был убит, а Атагуальпу — за отказ принять христианство — приговорили к сожжению (Атагуальпа решил подчиниться требованию победителей, и сожжение, в виде особой „милости", было заменено удушением).
Так было завоевано Перу. Хищнический набег Пизарро дал тон дальнейшей политике вторгнувшегося в страну западноевропейского капитала, а се неистощимые богатства — дешовая рабочая сила, хлопок, сахарный тростник, шерсть лам
и овец, хинная кора, селитра, серебряные и ртутные рудники — сделали республику ареной пока еще скрытой, но ожесточенной борьбы за „сферы влияния". Именно поэтому жизнь Перу характеризуется непрекращающимися „революциями",— как западно-европейская печать называет дворцовые перевороты, организуемые разными генералами. „
Перувианские рассказы" Вентура Гарсии Кальдерона — молодого даровитого испанского романиста, хорошо изучившего быт и нравы современного Перу, — рисуют нам яркими красками облик перувианских туземцев, вырождающихся и вымирающих, но горящих неугасимым огнем ненависти к своим поработителям и угнетателям...
www.чулышман-турист.рф
|
 |
| |
| глория
Автор |
23.02.2015 / 20:31 / Сообщение 2 |
|
Проверенный
Сообщений: 634
| Смерть Хиасинто Варгас
На краю пустыни проводник-туземец, охваченный необъяснимым страхом, хотел вернуться назад. Напрасно Хиасинто Варгас предлагал ему блестящие золотые монеты перуанской чеканки. Индеец показал на солнце, заходящее за Андами; со снежных вершин, окрашенных последними лучами, казалось, стекала кровь. Так как это знамение близкой смерти не казалось достаточно вразумительным хозяину, индеец достал из походного мешка несколько листьев кокка и жевал их, пока особый оттенок их горького вкуса тоже не предсказал ему верную опасность. Не проронив ни слова, он повернул мула, пришпорил его и беззвучно поскакал по мягкому ковылю пустыни.
Хиасинто Варгас галопом догнал его и должен был поднять хлыст, чтобы индеец, подчинившись, наконец, вернулся к нему со стонами и показал на кровавую луну... Наступала ночь. Перед ними развертывался пустынный и однообразный вид Андских предгорий. Жалкая желтеющая растительность покрывала холмы, сейчас закрытые туманной мглой. Последний отсвет зари сбежал с горных вершин.
Переночевать они остановились в полуразрушенной каменной хижине. Хиасинто привязал шаткую дверь уздечкой; потом, завернувшись в пончо, как в одеяло, лег на землю. Индеец лег, прижавшись к боку своего мула, чтобы его теплотой защититься от внезапного холода, спустившегося со снежных вершин. Восьмичасовой переход по Андам их совершенно разбил. Хиасинто Варгас немедленно заснул.
Часов около двух он задрожал от холода. Не открывая глаз, он подумал, что его трясет лихорадка; он позвал индейца. Напрасно! Разбудить разоспавшегося, да еще одурманенного кокка индейца так трудно, что Хиасинто предполагал сам приняться за поиски бутылки с хиной. Вдруг он почувствовал, что по его руке стекает теплая струйка. Дождь, быть может, внезапный ливень?.. Каррамба!.. Чорт возьми! Пончо покрыт кровью! Хиасинто бросился к двери, чтобы сорвать уздечку, которая ее закрывала. Дверь была раскрыта!
Круглая луна, точно раздутая ветром, светила в темноте. Хиасинто Варгас оглядел хижину и, теперь уже совсем проснувшись, содрогнулся. Индеец убежал с мулами, но перед этим железным наконечником своей палки вскрыл ему вену, а накануне он, вероятно, подмешал к его питью «шамико», чтобы сон его был непробудным.
Внезапный ужас сжал горло Хиасинто» Он был один на краю света, в самом чудовищном одиночестве, какое только мыслимо для человека— среди холмов, где звериные тропы вьются по скудной растительности, восходя к белым саркофагам вечных снегов, Хиасинто Варгас почувствовал, что он погиб безвозвратно. Люди редко проходят здесь. И нет здесь других дорог, кроме слабо намеченных тропинок, проложенных зверями и мулами среди волнующегося ковыля и исчезающих так же внезапно, как и появляющихся.
Вдруг в голове его вспыхнула мысль, вернувшая краску щекам. Мешок, оставленный проводником, был полон листьями кокка. Индейцы могут жить много дней, жуя только это растение. Почему бы и ему не сделать так? Сколько раз он видел, как туземцы приготовляли смесь этих листьев с известью и жевали ее целыми часами, не принимая никакой другой пищи, несмотря на утомительность самых трудных переходов. Горький вкус кокка заставил его два или три раза выплюнуть прожеванную жвачку. Он попробовал опять. Водка, которой он полоскал себе рот, показалась ему менее крепкой, чем обыкновенно, и он лег, положив голову на седло, которое индеец оставил за ненадобностью, так как ездил на неоседланном муле.
www.чулышман-турист.рф
|
| |
| |
| глория
Автор |
23.02.2015 / 20:31 / Сообщение 3 |
|
Проверенный
Сообщений: 634
| Дорога в горы сверкала как расплавленное серебро; фиговые деревья и кактусы ловили лунный отблеск своими мохнатыми ветвями-канделябрами.
Хиасинто Варгас, усердно пережевывавший жвачку, почувствовал внезапно сладостное облегчение, успокоившее его нервы. Безмолвие, которое недавно его ужасало, теперь действовало умиротворяюще. С радостной ясностью мысли, он подумал, что несомненно почтовые мулы пройдут недалеко отсюда. Конечно, ему придется подождать два-три дня, но кокка его поддержит. Затянувшаяся теперь сгустком крови рана больше не болела.
Рисунок. Острым клювом кондор риал выклевывать — не торопливо и деловито—открытые глаза...
Нисколько не удивляясь, он открыл, что находится по соседству с индейской деревней. Гул колоколов, пересекая пустую и темную безмерность гор, звенел в его ушах. Звон этот, сливаясь с ночью, так гармонично доносился до него, что казалось—это стонала сама луна. Хиасинто Варгас дополз до двери, чтобы лучше слышать. Тут он явственно увидел стадо лам, которое проходило в пятидесяти шагах от него. Их было двести, триста, может быть — их нельзя было счесть — и они были белы, как луна. Конечно, он мог позвать пастуха, который недалеко играл на свирели, но сладостная лень мешала говорить. Лучше вдыхать в тишине свежесть, спускающуюся со снегов.
Ламы теперь поднимались волнующейся линией к самым вершинам Андов, и слитки серебра, привязанные к их спинах, колыхались и блестели, как преломленные лучи луны. Какая огромная белая толпа, каррамба! До самого горизонта не было видно ничего, кроме лам, которые останавливались, чтобы смотреть в ночь, и белизна их спин сливалась со снежной белизной гор!..
Они выпьют весь снег! Какое наслаждение! Он никогда еще не видал, как они танцуют. Да, конечно, они танцуют под ритм бубенчиков, ставя одну ногу за другой на мягкий ковыль. Хиасинто Варгас счастливо улыбнулся и медленно пополз по влажной траве. Он доберется бесшумно до белых лам и тихо будет гладить их шелковистую шерсть. Он жаждал покоя; странное оцепенение сковало его тело, и на лбу, влажном от пота, так приятно было чувствовать ледяной ветер! Ну да, он пробудет здесь еще две ночи, не менее двух ночей, прежде чем кто-нибудь придет и нарушит его сладостное забвение. Он посмотрел без всякого удовольствия на первые лучи рассвета, озарившие снега, и вернулся к хижине.
Ему показалось, что его лица коснулась птица. Он слабо поднял руку, чтобы погладить пушистое облачко, которое носилось над его головой, и зашептал нежные слова. Но птица лениво раскрыла огромные крылья, и на ее перьях был отсвет зари.. Левой рукой, почти онемелой, Хиасинто Варгас сорвал сгусток крови с другой руки, чтобы дать приток воздуха ране. Какое блаженство! Ему казалось, что он дышит двумя ртами. Как сладко он заснет сейчас, со вкусом кокка на губах, наблюдая, как тихо течет теплая кровь! Он явственно слышал звук колокольчиков почтовых мулов, который разносился в горах. Но они не показывались. Хиасинто Варгас склонил голову на седло и, улыбаясь, умер...
Кондор, который ждал в тени, медленно взобрался на его голову и острым клювом неторопливо и деловито стал выклевывать открытые глаза...
www.чулышман-турист.рф
|
| |
| |
| глория
Автор |
23.02.2015 / 20:31 / Сообщение 4 |
|
Проверенный
Сообщений: 634
| Яку-Мама
В хижине, выстроенной на берегу бурной Юккаяли в долине Амазонки, Дженаро Вальдивиан не без удивления заметил, что его запасы подходят к концу и что скоро у него не останется пуль. Его верный слуга, индеец «кониво», неумолимые стрелы которого безошибочно клали на месте самых жирных обезьян, чтобы потом из них было приготовлено вкуснейшее блюдо, отправился на «прогулку». Из этих загадочных прогулок, длившихся по два-три дня в чаще леса, он возвращался с сияющей улыбкой ка добром лице, нагруженный кроваво-красными орхидеями и сверкающими разноцветными бабочками для ребенка своего хозяина.
Как мог Дженаро покинуть в этом уединении своего сына, семилетнего ребенка, выросшего среди индейцев, на которых он, маленький дикарь, походил своей живостью? Дженаро спустился к берегу реки и долго свистел, но напрасно.
Вода заструилась, зарябила в одном месте, но домашний удав не удостоил показаться»
Вероятно, оцепенев в своем водном одиночестве, удав переваривал тапира1), убитого им накануне. Делать было нечего. Дженаро взял топор и карабин и, несмотря на протесты ребенка, запер его в хижине.
— Главное—не выходи. Я вернусь через минуту!
Чтобы утешить сына, он оставил ему сальную свечку и жареных муравьев в бумажном пакетике — любимое лакомство туземцев. Накануне, когда он делал надрезы на каучуковых деревьях, у него было ощущение, что его подстерегает ягуар. Он знал, как хитер этот дивный бархатный зверь, который в продолжение долгих дней наблюдал за своей жертвой, выбирая подходящий для нападения момент. В лунную ночь, когда Дженаро сидел и курил под сводом неба, он увидел два призрачных огонька, которые гасит ружейный выстрел, но которые возвращаются и приводят в трепет искателя каучука.
1) Тапиры — род травоядных млекопитающих, из отряда копытных. Американский тапир небольшого роста (не выше 1 м), неуклюж, живет семьями и очень миролюбив.
В челноке, уносимый течением, Дженаро думал о том, что ему не следовало удаляться. Он вспоминал, что за вторым поворотом потока, в «Лощине змей», около покинутой хижины индейцев племени витетас, он найдет их удивительный и таинственный телеграф: матовое дерево, крепкий ствол которого выдолблен в разных местах с таким искусством, что стоит ударить по круглым узлам сучьев — и весь лес, на десять километров в окружности, наполнится ревом.
Его слуга доверил ему по секрету этот способ беспроволочного сообщения, и он не сомневался, что призыв будет услышан каким-нибудь дружественным индейцем, или Гутыресом, богатевшим собственником плантации по соседству, который не замедлит переправить ему провиант и всякие припасы.
Горячее благоухание девственного леса, всегда пьянившее его—испарение прогнившего рая — доносилось до челнока. Шумящая листва деревьев, на вершинах которых качались обезьяны и трехцветные попугаи, свешивалась в воду.
Пронеслась стая маленьких зеленых попугаев, как листья, взвихренные бурей. Челнок разрезал воду со свистом пущенной стрелы.
«Вернуться будет трудно»— думал Вальдивиан в то время, как весло его едва касалось вспененного потока...
www.чулышман-турист.рф
|
| |
| |
| глория
Автор |
23.02.2015 / 20:32 / Сообщение 5 |
|
Проверенный
Сообщений: 634
| В одинокой хижине ребенок с жадностью съел сальную свечку, затем жареных муравьев, пряный вкус которых напоминает освежительно-кислые английские конфеты. Его изучила жажда. Он подергал дверь. Ему захотелось искупаться в реке. Но Дженаро прислонил к камышовой двери щит огромной черепахи. Семилетний геркулес стал звать:
— Яку-Мама! Яку-Мама!2)
2 ) Дословно—«мать реки». Так индейцы называют удава.
Из реки вынырнула огромная разинутая пасть, лениво зевая. Раздвоенный язык мягко окунулся в свежую воду потока; затем, мало-помалу, все тело удава скользя двинулось к берегу. Он был пяти метров длины и цвета сухих листьев. Ребенок стал хлопать в ладоши, счастливый, что этот великолепный зверь явился на его зов, как домашняя собака. И разве удав — это не сторожевая собака и не слуга маленьких дикарей?!.
Тот, кто не жил в восточном Перу, никогда не узнает, каким великодушным товарищем может быть удав, если он приручен искусным хозяином. Яку-Мама слушался голоса маленького тирана—друга черепах и удавов, которому нравилось засовывать кулачок в их пасти и стрелами щекотать им чешую. Удав ударом хвоста отбросил черепаший щит, толкнул дверь и вошел, изящно покачиваясь, как танцовщица.
Удав схватил мальчика, посадил на свернутый хвост и поднял до потолка,
— Ука! — закричал Дженарито, смеясь.
Рисунок. Удав схватил его, посадил на свернутый хвост и поднял до потолка.
Потом, внезапно, он повернул плоскую голову к лесу, приподнялся и замер, как сухое дерево. Электрическое потрескивание пробежало по его чешуе, он стал бить хвостом по земле. Сине-зеленая обезьянка-гакамай на цепи, широко открыв налитые кровью глаза, застыла в ужасе. Она услышала страшный шорох между дрожащих ветвей. В чаще ревели обезьяны. Где поблизости могло сломаться дерево и какой оно должно было быть величины, чтобы столько птиц понеслось вдруг через реку? Надо было иметь слух удава, чтобы, несмотря на все эти разнообразные шумы, услыхать легкое царапание когтистой лапы по мягкой земле. Одним прыжком ягуар был тут, присел и стал нервно бить себя взъерошенным хвостом по бокам. Яку-Мама, как испуганная мать, бережно положил ребенка в темный безопасный угол комнаты— и борьба началась. Медленная, молчаливая,. как борьба индейцев... Хищник прыгнул к пасти змеи, его когти, казалось, сломались, ребра хрустнули в объятиях удава, по удар когтей вырвал язык пресмыкающегося и на минуту заставил его разжать кольца. Но тотчас же он опять сжал их еще теснее, рев разорвал воздух и замер в хриплом стоне. Брызнул двойной фонтан крови, чудовищным клубком покатилась смутная масса, красная и трепетная... Затем неподвижная лужа черной крови...
Ребенок видел все. Со смутным ужасом вначале, потом с лихорадочным любопытством зрителя следил он за борьбой...
...Когда, шесть часов спустя, вернулся Дженаро Вальдивиан, он в мгновение ока понял все: бросился к ребенку, обнял его, потом, повернувшись к трупу удава, стал ласкать его мертвую голову и застонал со странной нежностью в голосе: — Яку-Мама!.. Яку-Мама!..
www.чулышман-турист.рф
|
| |
| |
